ей тысячелетия. В вечной борьбе, когда она становилась то зверем, то жертвой, боль была не единственным, что она научилась терпеть. Сильнейшее ее оружие – время, и она желала заполучить его живое воплощение, чтобы последний осколок в игре оказался в ее руках.
Она ощущала, как растет сомнение в душе ее спутника, и каждая темная его мысль была ей знакома. Все, что в эту секунду могло помочь ему – ее сострадание, но она не могла допустить этой слабости тогда, когда великая сила оказалась в ее руках. Он шел во тьму, ослепленный ее тайной глубиной и мерцающими гранями, не осознавая ту цену, что придется заплатить за свое повиновение и свою слепоту.
– Где нынче свет, там будет тьма. – прошептала Джина, когда Дориан остановился, различая огонек в окне. – Обходи стороной этот обман. – она пошевелила пальцами, и огонек погас, замирая холодным сиянием. Джина увлекла художника за собой, и, когда путники ступили в непроглядную тьму, на кончиках ее перчаток вспыхнули ледяные синие огни, мертвенным сиянием освещая путь.
Она завернули в переулок и притаились, расслышав шаги. Из-за угла вывернул бродяга и, заметив путников, преградил им путь. В его руках поблескивал нож и безумные угрозы лились из его уст. Едва бы Дориан осмелился ослушаться приказов этого полуночного вора, не имей он при себе оружия, но с пистолетом, который его рука сжимала в кармане, он ощущал превосходство. Едва бродяга сделал шаг, как холодное дуло оказалось у его виска.
– Нет, Дориан. – остановила его Джина. – Руками.
Художник вздрогнул и застыл на месте.
Сквозь толщу времени просочились воспоминания. В один из зимних месяцев, в пору холодных снегопадов, где-то в бесконечном лабиринте этих темных переулков бродяга пырнул ножом близкого друга его семьи, украл деньги и теплую одежду. Истекая кровью, моля о помощи, тот замерз до смерти. Дориан закрыл глаза, и увидел кровь, дымящуюся на мостовой, сияющей дрожащей гладью расползающуюся под дрожащим телом, немые крики, срывающиеся с бледных губ.
Кровь. Кровь. Она пропитывает лед. И хлопья снега, опускаясь на землю, растворяются в ней; для снежинок она – пылающий и беспощадный ад. И он, Дориан, был одной из этих снежинок, летящих вниз, глядящих в алую бездну, готовящихся раствориться в ней. Он был там, глядел в душу смерти, в багровую пустоту.
Дориан так и не сдвинулся с места. Его пальцы, онемели от боли, и топивший его душу страх подполз к самому горлу.
– Ты не можешь убить его? – спросила Джина тихо. – Я покажу тебе, как это делается. – она схватилась за запястье вора и вывернула его так, что раздался хруст. Выхватив нож из его рук, она нанесла несколько точных ударов, выпуская из его тела фонтаны крови.
Дориан не проявлял эмоций, он наблюдал, но не участвовал, он ужасался, но этот ужас был одновременно и восторгом. Он хотел прикоснуться к обреченному на мучительную гибель человеку, но страшился собственного желания. Кровь брызнула ему на руки, и он снова ощутил притяжение смерти, ее