что обе ноги девушки сжаты железными челюстями капкана. Она сквозь пелену боли различила отрешенное лицо Дориана, выплывшее из мрака, и протянула к нему руки.
– Все скоро пройдет, леди, не волнуйтесь. – произнес художник недрогнувшим голосом. Что значила для него эта смерть? Больше ли смерти того вора в переулке? Меньше ли?
Из мрака выскользнула Джина и приблизилась к Дориану, вложив в его руки изогнутый нож.
– Сделай то, что должен, Дориан. – прошептала она ему на ухо.
– Сделай то, что должен… – эхом отозвался художник.
Он приблизился к Марианне, отрезал кусок окровавленного подола с ее синего платья и засунул ей в глотку, чтобы заглушить крики. Уверенным движением распоров корсет, он провел лезвием ножа по ее обнаженному телу, рисуя тонкую алую линию на гладкой коже. Со страстью, ослепляющей и всеобъемлющей, порывом захватившей его, он вонзил нож по самую рукоять в солнечное сплетение и опустил вниз, рассекая плоть.
Он отложил нож в сторону и погрузил руки внутрь теплого тела, раздвигая ребра. Кровь коснулась его пальцев; его пальцы ощутили трепещущее сердце и обхватили его. Оно билось, билось так часто, с наслаждением, упиваясь болью и близостью смерти, быстрее и быстрее с каждым мгновением, и его трепет выталкивал жизнь из тела жертвы, с каждым новым ударом опустошая артерии. Дориан прощупывал органы, и потоки крови лились на пол, и под ногами художника растекалась багровая лужа. И он наслаждался этим. Он упивался чужой болью впервые в своей жизни. Голыми руками он крепко обхватил сердце Марианны и вытащил его, еще бьющееся, из груди.
– Кельты, – заговорила Джина, – опасаясь того, что покойники вернутся и убьют живых, расчленяли их тела. Боишься ли ты, что она придет за тобой, Дориан?
– Я бы… Я бы хотел избежать такой неприятности. – задыхаясь в эйфории, произнес Дориан. – Я бы хотел изучить ее до последней кости. Я хотел бы разделать ее на части, разделить каждый позвонок.
Джина взяла в руки нож и подошла к убитой. Марианна беспомощно откинулась на перила. Ее тело обмякло, и крепкий запах свежей крови наполнил собою комнату. Джина взяла труп за руку и кончиками пальцев, горевшими синим пламенем, прошлась по линии вен. Она остановилась у локтя и резким движением рассекла кожу, вынимая из раны небольшой предмет, с виду – железную пластину, источающую свет сквозь кровь, запятнавшую ее.
– Наши жизни разорваны, Дориан, – произнесла Джина, рассматривая пластину на ладони, – единственный путь, способный спасти нас – под твоими ногами. – она указала на лужу крови, – и ты ступил на него и позволил мне тебя провести. Дороги назад нет.
Дориан стоял неподвижно, глядя на свои окровавленные руки, и чувствовал, что его дело не завершено. Окровавленный нож снова сверкнул между пальцами и вонзился в обмякшую плоть.
Он отделил от мышц каждую кость, он выпотрошил тело и стал раскладывать пласты плоти и кожи на полу, он забылся,