ему иллюзию шанса на спасение.
– Я чувствую, что должен остаться. Это не простые слова. Знаешь, я чувствую себя так, словно врастаю в эту землю, словно тут мой конец и тут я начинался. Словно это место – сердце зверя, и я кровь в этом сердце, я – частица жизни могучего существа. Поток несет меня, тянет за собой. Мне нет дороги назад. Я либо достигну своей цели, либо умру по дороге к ней.
– Когда передо мной стоял такой же выбор, я тебя понимала. Сейчас же я говорю тебе: это безумие. Тебе лучше отступить, вырваться из этого потока крови. Но если ты останешься, я приму это решение. Но если ты останешься, едва ли смерть обойдет тебя. – ее слова были правдой. Она желала, чтобы он знал, ради чего остается с нею.
– Не имеет никакого значения, чем закончится для меня эта битва, будь она лишь пятном на истории жизни или предвестником великого конца. Я останусь здесь. Я не желаю сражаться, быть может, но я обязан, я должен – в этом весь я, я – орудие чужих помыслов, будь они белы, как слепые лучи солнца, или черны, как скважина в земле.
Джина вздохнула, и взгляд ее смягчился и изливал теперь лишь только скорбную грусть, как мраморное изваяние у кладбищенских ворот.
– Сломленный ангел, одиноко бредущий меж чужих звезд, под чужими звездами. Если только мне удастся спасти тебя, я спасу. – но боль в ее сердце твердила совсем иное.
– Но кто же ты, кто ты такая и как звучит твое истинное имя?
– Едва ли я в силах признаться в этом сейчас, когда под нами и внутри нас, и вокруг нас сжимается сердце зверя. – и перед глазами ее промелькнула тень великого города, ушедшего во тьму холодного несуществования.
– Я тебя узнаю. – заверил ее Джеймс. – Все, в чем есть частица тебя, откроется мне однажды.
– Боюсь, только в смерти ты увидишь мое истинное лицо.
– Должно быть, в тот миг я различу и собственные очертания.
Дрожь прошла по телу Джины от этих слов, и взгляд ее упал куда-то в вековую глубь. Она побледнела, и холодная сырая тоска подступила к ее горлу. Джеймсу же показалось, будто Джина на секунду унеслась мыслями куда-то так далеко, что не расслышала его заверения, так далеко, что мерцание солнца сделалось глуше, словно бы целый мир приблизился к вечной темноте вселенной, оторвавшись от своей орбиты.
– Что… что ты помнишь, Джеймс? – спросила вдруг Джина, изгоняя из разума вспышку боли.
Стоило воспоминаниям о далеком доме промелькнуть перед ее глазами, как она вновь ощутила с ним тонкую незримую связь, такую, какую она ощущала с богами, когда внимала их речам или же сама говорила с ними.
– Я помню очень мало. Точнее… я помню достаточно, да… достаточно для одной жизни. – Джеймс в бессилии опустил руки, потупив взгляд.
– Мне жаль, что я не могу тебе помочь. Не смею даже попытаться. Все, что я чувствую… то, что я чувствую, а именно эта нить, стягивающая наши души, она так тонка, она привязана к особым, далеким, безумным воспоминаниям. Я следую ее путем, чтобы вернуть то,