закончил Вар, взглянул на юношу и увидел, что он плачет.
– Не плачь, малыш. Поверь, они не стоят ни слез, ни сожалений.
– Я о тебе плачу, – тихо сказал Мир.
– Почему?
– Ты не злой, а просто очень, очень, очень несчастный… Ты мог бы стать добрым, если бы был хоть немного счастливее…
– Ты бредишь! – раздраженно воскликнул Вар. – Я – несчастный?! Я, который будет жить даже тогда, когда превратятся в песок высочайшие горы?! я, чьим богатствам нет ни счета, ни меры?! я, обладающий властью, сравнимой разве что с властью Бога?! я, кому отдают свои ласки прекраснейшие женщины мира?! я – несчастный?!
– Ты – несчастный, – твердо и убежденно ответил Мир. – Ты, со всеми своими слугами, богатствами, женщинами, со своею властью, могуществом и бессмертием, ты – более несчастен, чем последний из твоих подданных… Потому что счастье, по-видимому, заключается в чем-то другом, чего у тебя нет…
– Быть может, ты знаешь, в чем именно? – овладев собой, надменно усмехнулся Вар.
– Мне кажется, ты стал бы гораздо счастливее, если бы немного меньше презирал людей и немного больше их любил…
– А стоят ли они любви?
– Дело не в том, стоят ли они любви, а в том, что ты нуждаешься в этом, может быть, даже больше, чем они…
– Ты вычитал это в своих книжках, малыш?
– У меня есть своя голова на плечах, и я уже не малыш…
Вар внимательно взглянул на Мира, словно видел его впервые, и негромко рассмеялся.
– Ты действительно уже не малыш. Но ты еще и не взрослый. Ты многое понимаешь. Я даже подозреваю иногда, что ты понимаешь гораздо больше, чем в состоянии выразить. И все же для меня ты навсегда останешься малышом. Иди спать, малыш. И спокойных тебе снов.
Угольно-черная, глухая ночь окутала Москву, скрыв до утра уродливые скелеты сгоревших зданий и жуть улиц, заваленных обглоданными трупами умерших от голода и чумы людей, собак и крыс.
Глеб, то и дело спотыкаясь в темноте обо что-то невыразимо страшное, брел к себе домой, как вдруг наперерез ему из переулка вышла молодая женщина в отрепьях, со свертком на руках, и, безумно горящими глазами глядя в лицо Глеба, лихорадочно зашептала:
– Здесь мой сыночек… Он ничего не ел уже неделю… Он все равно умрет… Убейте его, и мы съедим его вместе!.. Вы не бойтесь, он здоровенький! Просто я не могу… сама…
Одно мгновение Глеб с ужасом смотрел в безумные глаза, потом схватился за нож, и женщина с душераздирающим воплем отпрянула в сторону, но, увидев, что незнакомец принялся с остервенением рубить собственные пальцы, уселась в снег и завыла в голос.
– Я меняю это на твоего ребенка, – сказал Глеб и протянул женщине горсть отрубленных пальцев.
С радостным визгом женщина бросилась к Глебу, сунула ему в руки сверток и принялась с устрашающей скоростью обгладывать