любил украшать свой автомобиль. Пахнет только морозом, лимоном и новенькой кожей. Да еще окна заиндевели.
Пока я рассматриваю лобовое стекло, покрытое изморозью, Сечин, стоя у распахнутой двери, рывками расстегивает свою куртку, отчего бедная молния просто визжит, и с тем же непонятным мне раздражением сдергивает с шеи шарф. Перегнувшись, зашвыривает его на заднее сидение, одним движением садится за руль и поворачивает ключ в замке зажигания. Мотор начинает урчать, и салон машины постепенно заполняется уютным теплом. Я по-прежнему смотрю только вперед. На лобовом стекле «Паджеро» трескается и течет лед, значит, машина уже прогрелась и можно ехать. Но Сечин, облокотившись рукой на дверцу, продолжает медленно, кругами водить пальцем по переносице, словно что-то обдумывает. Когда я уже собираюсь спросить у него, и как долго мы будет вот так сидеть, он разворачивается ко мне, и я вздрагиваю, наконец увидев его глаза. Он никогда на меня так не смотрел: с каким-то безнадежным отчаянием и в то же время с таким видом, словно я загнала его в угол, и теперь он сделает все, чтобы оттуда выбраться.
– Я все-таки влип с тобой, да? – до ужаса тоскливым голосом спрашивает он, после чего отворачивается и резко выжимает газ. «Паджеро» срывается с места, рысит по дороге, вываливается за ворота «Бакулевского» и вливается в плотный поток машин, бегущих по МКАДу. В салоне по-прежнему висит тишина, но теперь она только нагнетает напряжение, и так уже потрескивающее между нами.
И тут меня окончательно все достает – и эти странные игры, в которые мы почему-то играем, и мое вечное вранье, и мой страх за «зайца», который постоянно выворачивал меня наизнанку.
– Пожалуйста, останови машину. Я не поеду к себе домой, – честно признаюсь я.
– Вообще-то, ты едешь ко мне домой, – помедлив, уточняет Сечин и, перестроившись в правый ряд, сворачивает на Рублевку. И, по всей видимости, мы действительно едем к нему, потому что ко мне домой через Рублевское шоссе никак не доедешь. Машинально подбираюсь на сидении:
– Зачем?
– А ты сама-то как думаешь?
Прикусываю губу, качаю головой:
– Ты просто не понимаешь. Я тебе уже объясняла, что я не буду с тобой… – начинаю я.
– Это я с тобой не буду! – на повышенных тонах огрызается он. Покосившись в мою сторону, морщится и уже нормальным голосом продолжает: – Но ты-то хоть понимаешь, что я, как нормальный человек, не могу бросить тебя одну в таком состоянии?
– У меня просто шок после операции. И я нормально себя чувствую! – срываюсь на крик я.
– Конечно, это ведь ты у нас врач, чтобы диагнозы ставить, – любезно, но с едкой язвительностью произносит Арсен, и тут меня прорывает. Мое видимое спокойствие лопается, как стекло, как мыльный пузырь, из глаз начинают лить слезы, дождем стекать по моему лицу. Забыв, что я сижу в кожаном кресле чужой машины, поднимаю колени к груди и обхватываю их руками. Меня хлещут чувства.