боишься здесь – как же ты собираешься жить в замке сэра Гая? Остерегаясь собственной тени?
– Но, чтобы попасть в караульную, мне придется пройти через двор!
– Несомненно, тебе не миновать его, вот и сделай это, – с усмешкой подтвердил Джеффри и, прищурив глаза, тихо сказал: – Выполняй мой приказ, Хьюберт, и не забывай, что я прежде всего твой командир, как и всех других ратников сэра Гая, и в самую последнюю очередь – твой брат.
Выслушав Джеффри, Хьюберт криво усмехнулся и неожиданно дерзко заявил:
– Оказывается, и ты не уберегся от чар этой ведьмы?
Джеффри в ответ залепил ему пощечину с такой силой, что Хьюберт отлетел на несколько шагов и едва не упал.
– Закрой свой грязный рот и убирайся! Если ты и в караульной заведешь подобные речи, тебе точно не поздоровится. Ступай!
Тон Джеффри был тихим, но неумолимым, и Хьюберту ничего не оставалось, кроме как повиноваться. Он ушел прочь неверной походкой, словно его одолевал не просто страх, а настоящий ужас.
– Чего он боится? – спросила я.
– Смерти, миледи, – с холодной усмешкой ответил Джеффри, – поскольку сам понимает, что заслужил ее.
Припомнив обрывки разговоров, которые Гай и Джеффри вели при мне в Лондоне, я удивилась:
– Как странно ты говоришь о нем! Он ведь твой брат и такой же слуга сэра Гая, как и ты. Почему же ты отзываешься о нем с презрением, а он боится наших же ратников?
– Потому, миледи, что он служил другому человеку и предал его, спасая собственную шкуру. Предавший одного господина с легкостью предаст и другого. Те, кто защищает свою жизнь оружием, не любят изменников, и наши ратники не исключение.
Больше он ничего не сказал, но я и сама догадалась, кому служил и кого предал Хьюберт. Да, ему следовало опасаться мести, если он приложил руку к поимке жены лорда Шервуда. Только почему он испытывает такой страх и перед ратниками Гая? Впрочем, ведь Джеффри уже объяснил мне, что предателей не жалуют нигде. Он согласился со мной, когда я рассуждала о несправедливости страданий, причиняемых женщинам войнами, которые ведут мужчины, возможно, и наши ратники считали так же, как их командир.
Исповедь Гая была очень долгой, и я едва держалась на ногах, когда священник наконец-то вышел к нам. Я бросилась к нему и, схватив за руку, спросила:
– Как он, святой отец? Ему лучше?
– Несомненно, дочь моя, ведь его душа получила искомое облегчение, – с тяжелым вздохом ответил священник, и я заметила в его добрых глазах влажный блеск. – Телесное же самочувствие мне облегчать не дано. Я вижу, вы добрая и чистая женщина, горячо любите супруга. Молитесь о его душе, дочь моя, неустанно молитесь!
Он говорил так, словно на исповеди ему открылась целая бездна неких ужасных злодеяний, совершенных моим мужем, во что я никак не могла поверить. Еще раз вздохнув, он погладил меня по руке и кивнул Джеффри в знак того, что готов уйти и продолжить свой путь, прерванный теми, кто призвал его в наш замок.
– Разве вы не останетесь до утра? – спросила я. – Ведь до рассвета еще