так уж редко происходят чудеса, надо только верить до последней секунды в благоприятный исход.
Одиссей подыскивал высокие слова, которые должны были убедить генерала изменить своё решение, но каждый раз, подымая глаза, он видел перед собой, как ему казалось, неприступную самоуверенность. Омерзительная робость перед этим по-азиатски жестоким военным начальником овладели Луковым. В душе Одиссей рвался выразить своё нежелание подчиниться жестокому распоряжению, но какой-то душевный блок не позволял ему открыть рта. Молодой человек смотрел на свои сжатые кулаки и готов был выть от собственного бессилья. Ещё Луков чувствовал горькую опустошенность, которую познаешь только в часы больших бедствий, когда судьба освобождает человека от необходимости что-то решать. Генерал уже всё решил за всех! Он вдруг посмотрел на Одиссея долгим взглядом, как показалось Лукову, словно на соучастника преступления. Одиссей смутился. И чем дольше смотрел на него старик, тем яснее обозначалась на его губах непостижимая для Одиссея ирония. Луков покраснел. Ему все больше казалось, что именно старик каким-то образом подстроил исчезновение второго самолёта.
– Одиссей Гекторович, пожалуйста, набросайте текст телеграммы в Москву о пропаже второй машины – будничным тоном вдруг распорядился начальник, – Попросите их прислать как можно скорее нового комиссара. Да, ещё про продукты и топливо напишите. И поторопитесь, через десять минут взлетаем. Надо спешить, пока погода позволяет.
Видя, что молодой человек продолжает стоять с совершенно потерянным видом, вместо того, чтобы бежать исполнять его поручение, Вильмонт сочувственно покачал белой, как лунь головой:
– Я вас понимаю. В 20 лет я тоже жил эмоциями, гусарил напропалую, стрелялся на дуэлях, совершал массу вздорных поступков. Теперь я старик и могу принимать решения, исходя из одной холодной целесообразности. Мы не пробудем здесь ни одной лишней минуты. Потому что в этом нет никакой необходимости. Они не смогут прилететь. Поймите же наконец это, неистовый вы юноша! Резервный бак с дополнительными запасами топлива имеется только на нашей командирской машине, так что надежды нет.
Эта холодная расчётливость, когда речь шла о человеческих жизнях, смутное подозрение, что генерал мог иметь какое-то отношение к исчезновению второго аэроплана, наконец, взорвали Одиссея. Впервые в жизни настоящая ненависть коснулась молодого флегматичного учёного своим воронёным крылом, и заставила говорить прежде несвойственным ему слова, в совершенно несвойственной для него агрессивной манере:
– Знайте же: я ненавижу вас! Вы втянули меня в эту экспедицию против моей воли. Вы хороните теперь заживо эту девушку и ещё двух доверенных вам людей.
Так как генерал удивлённо промолчал, Луков гневно продолжал:
– Я открыто заявляю вам: отныне я ваш враг! Мне всё про вас известно, и не надейтесь, что я стану молчать. Как только мы прибудем в Ташкент, я всё расскажу. Так что лучше убейте меня раньше, если сможете. Как видите, я вас не боюсь.
– Наш