трудное, но, надеемся, с Божьей помощью их остановим», – Армфельт перекрестился, и Ливен последовал его примеру.
«Еще один вопрос. Получается, я становлюсь австрийским офицером, не так ли?», – уточнил Кристоф.
«Только на время».
«Я потом не смогу вернуться в Россию?»
«Почему не сможете? Вы же никому не изменили. Австрия – ваш союзник. Более того, те, кто ведает назначениями, знают, зачем вы идете волонтером в иностранную армию».
«Каким образом мне делиться наблюдениями? Подавать рапорты?»
«Это не ко мне вопросы. Вас проинструктирует Корсаков. Собственно, донесения – его обязанность. А вы будете его глазами и ушами».
Кристоф все понял, но оставался один вопрос, который он не знал, стоит ли задавать. Честно говоря, он сомневался в том, стоит ли гибнуть где-то на чужбине, тем более, за Австрию, которую многие презирали, и при этом никто не узнает, зачем он на самом деле там находился. Подумают, что он просто решил пойти туда, где ему заплатили или дали надежду на быструю карьеру. Он попытался сдержаться, но Армфельт сразу понял, что Ливен не все договорил, и поспешил заверить его:
«С вами обязательно рассчитаются. Причем очень хорошо. Не скрою, если вы вернетесь из Фландрии живым и здоровым – считайте, ваша карьера уже сделана».
Кристоф недоверчиво взглянул на Густава-Морица:
«Карьера уже сделана? Как это можно понимать?»
«Все просто. Вас ждет генеральское звание. Большие милости. Высокие награды. Станете настоящим сановником. Вашего благоволения будут искать…».
«Но мне же придется объяснять, откуда что взялось», – Ливен до сих пор не верил своему собеседнику. Слишком нереальными представлялись его обещания. – «Вы же говорили, что операция будет секретная… И что Россия официально с Францией не воюет и воевать не собирается».
Армфельт снова улыбнулся. Но его светло-голубые глаза оставались холодными.
«Нам очень повезло, что было предложено ваше имя», – продолжал он. – «Вы исполните все, что от вас требуется, и у вас не будет повода разглашать, откуда эти милости».
«Что вы хотите этим сказать?»
«Ваша матушка – дама, влиятельная при Дворе и одаренная всеми добродетелями», – проговорил Армфельт.
Лицо его приняло мечтательное выражение. Глядя на своего визави, красивого белокурого мальчика с тонким лицом сусального ангела, синими, опушенными золотистыми ресницами глазами, Густав-Мориц подумал: «Он же запросто может быть моим сыном. Как раз двадцать лет назад в Ревеле я развлекался с одной Лоттой, женой этого… Забыл фамилию. Эх, ерунда. А его маман когда-то красоткой была, и я уж точно ее бы в свое время не пропустил».
«Таким образом, подумают, что я стал столь влиятельным благодаря моей родительнице?» – Кристоф помрачнел. – «И так уже говорят, что мы ничего не заслужили…».
«Пусть говорят. Мы с вами, и, конечно же, Государыня, прекрасно будем знать, за что вам выпали