и по четвертому разу. Пьяных становилось все больше. Кто не свалился, тот шел дальше, раздуваясь от хмельной удали. Там и сям махали кулаками, а то и кольями. Бабы, визжа, разнимали мужиков и растаскивали в стороны. Босоногие детишки добавляли шума и сумятицы. Хотя им строго-настрого воспрещалось появляться на площади, они заняли все подступы, клянча подачки, наблюдая за потасовками, подворовывая по пустякам, в общем, находясь в самой гуще событий.
Колокол был подвешен на двух столбах посреди площади, вымощенной гладкими валунами. Двое набатчиков, сменяя друг друга, раскачивали било за витую веревку, сохраняя частый тревожный ритм, заставляющий людей ускорять шаг. От них валил пар. Один из бахвальства сбросил зипун и рубаху, и его спина блестела от пота.
Когда люди только начинали сходиться на Подол, под их ногами еще звенел утренний ледок, но вскоре намесили столько грязи, что, входя на мощеную площадь, люди начинали тереть подошвы о камни, чтобы очистить обувь. В результате булыжники покрылись слякотью. Пьянчуги и растяпы оскальзывались и падали там и сям, вызывая взрывы хохота.
Редко когда можно было увидеть столько народу, собравшегося в одном месте, в один час. Глядя на это зрелище, каждый дружинник, каждый воевода, боярин и сама княгиня понимали, что невозможно удержать такую силищу в подчинении, не считаясь с ней. Стоит забыться, перегнуть палку или перетянуть поводья, и власть над этой шумной, бурлящей, неспокойной массой закончится.
Люди, собравшиеся вместе, тоже сознавали свою мощь и испытывали непривычную лихость, побуждающую держаться свободно, задорно, с некоторым вызовом. Бросая взгляды в сторону горделивых теремов на взгорках, они словно бы говорили: ну что, поглядим сегодня, кто из нас важнее, кто главнее? Даже последний нищий или пропойца ощущал свою особенность. В кои-то веки с его мнением и с его голосом придется считаться тем, кто засел в богатых хоромах за высокими оградами.
Это была не та толпа, что мирно гудит и снует на ярмарках и во время праздничных сборищ. Нет, та, что собралась на Вечевой площади, состояла из тех же людей, да только вели они себя иначе и чувствовали тоже не так, как обычно.
Общую напряженность усиливали посланники воевод, шныряющие туда-сюда и нашептывающие, что, дескать, княгиня Ольга была хороша при живом князе, а теперь от нее проку мало, потому как она баба и не сможет дать врагам укорот.
– Сами посудите, – говорили в толпе, – зачем нам баба на престоле? Позор, да и только. Над нами все потешаться станут.
– А кто же, как не она? – спрашивали кияне.
– Так сынок ее малолетний. Пока Святослав не вырастет, будет уму-разуму у старших учиться, как положено. А повзрослеет – сам править начнет. Так у всех чужеземцев заведено, которые к закату от нас.
– Разве ж они нам указ, чужеземцы?
– А как же! Они поумней нас будут. Сами посудите. У них города каменные, не чета нашим, деревянным, которые горят, как поленницы сухие. Дороги не грязные, а камнями мощенные. Через реки мосты каменные наведены – не шатаются, не раскатываются