пластиковый пол и, казавшийся поэтому нестерпимо-ярким, свет напоминали операционную. Здесь она должна получить наркоз, её укроют ломкой, свеже-крахмальной простынёй и отвезут на больничной каталке, теряющую сознание, под нож. Пусть. Боли она не почувствует…
Её настолько поглотило это ощущение, что когда в камеру вошли люди – это были охранник, принёсший еду и тюремный врач, усыпивший её накануне, – она приняла их за хирургов, которые пришли справиться о её самочувствии. Это ощущение усиливалось какой-то остранённой вежливостью и даже предупредительностью, с которой эти люди двигались и разговаривали с ней.
– Вас ничего не беспокоит? – спрашивал один.
– Нет ли у вас каких-то пожеланий и претензий? – спрашивал другой.
– Вам не мешало бы умыться, привести себя в порядок, – снова говорил первый. – Вы здорово осунулись. Соберитесь с мыслями и не волнуйтесь. Если вы не виноваты, никто вас не осудит, и вести вам себя следует спокойно, уверенно, даже равнодушно. Подумаешь, какой-то скапатор пристаёт со своими глупостями…
«Успокаивает, как девочку, которая попала под поезд, и сейчас ей ампутируют обе ножки. Подумаешь, – усмехалась про себя и дразнила его Лоэн, – люди и без головы живут».
– Если же вы действительно виноваты, ну признайтесь, откройтесь начистоту – ну что теперь? – всякие бывают ошибки в жизни. Вам простят, или смягчат наказание. Всё будет конец какой-то, определённость. Начнёте жить по-другому…
Лоэн всё это слушала, не отвечая – в ней шевелилась недобрая ирония, и в то же время навёртывались слёзы на глаза, она едва их сдерживала. Ей действительно не хватало какого-то ласкового увещевания, хотя бы намёка на успокоительное сочувствие. Она действительно ощущала себя маленькой, брошенной на произвол судьбы девочкой, у которой не было защиты перед взрослыми мужчинами, жаждавшими её смерти. Этот врач хотя и говорил что попало, но хотя бы делал вид, что хочет успокоить её, хотя бы пытался не показать служебного равнодушия, холодности к этой случайно попавшейся ему на глаза раненой девочке. Он говорил какими-то шаблонами, этот врач, никак не нащупывая нити её восприятия, её отношения к происходящему, её внутренней боли, но и за это она была почти что признательна ему…
Когда они ушли, Лоэн вяло поела, но чашку горячего, крепкого кофе выпила с жадностью и попросила бы добавки, если бы было у кого… Потом она представляла, непроизвольно, что будет, если она выпьет много жидкости, а оперировать ей будут живот – не расплещется ли?.. У неё было такое чувство, будто ей под наркозом вырежут сердце или печень, а на их место вошьют железные ядра. И она будет ходить сама не своя с этой посторонней тяжестью в теле, «выкинутая», как отработанный материал – может быть, скоро умрёт. А кто-то – кто воспользовался её сердцем и печенью – будет краснощёким, самоуверенным, здоровым и безжалостно-нелюбопытным к её