Большеформатный текст нечасто несет оправдывающее его объем значительное содержание, большую идею, нечасто открывает большого, значительного и интересного героя.
Этот кризис преодолевается по-разному.
Во-первых, циклизацией небольших повествовательных форм вокруг темы, проблемы, генерального сюжета. Таковы «Зона затопления» Романа Сенчина, книги рассказов Анны Матвеевой. «Свечка» Валерия Залотухи – по сути, три романа в одном, связанные прежде всего магистральным сюжетом (путь человека к вере, к Богу).
Во-вторых, отступлением в историю, где все более-менее утряслось и уложилось, а потому смыслы легче складываются в связную историю (или имитируют ее): из актуального – «Мягкая ткань» Бориса Минаева, восточно-западные повествования Дины Рубиной «Русская канарейка» и Сухбата Афлатуни «Поклонение волхвов», дебют Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза», «Крепость» Петра Алешковского; из недавнего – «Возвращение в Египет» Владимира Шарова.
Часто прозаик уходит в историю, чтобы найти там заново себя и, дистанцируясь от себя, каким-то образом вписать в иные параметры реальности свой собственный опыт. Начиная от «Лавра» Водолазкина, который пытался взаимодействовать с привычными для него формами средневековой словесности и посмотреть, что из этого может получиться, – но, в конечном итоге, всё-таки это проза об интеллигенте, который пытается свой религиозный опыт совместить с проблематичной реальностью, которая его окружает… И продолжая повествованием о двадцатом веке – ну, скажем, «Харбинские мотыльки» Андрея Иванова об эмиграции первой половины века из России, но, в сущности, с фиксацией именно того опыта экзистенциального одиночества, из которого он исходит и которым обычно наделяет своих персонажей совсем другой эпохи… Или «Зимняя дорога» Леонида Юзефовича – о рыцарском поединке двух героев, противостоящих друг другу в декорациях Гражданской войны, но по сути еще и о несовместимости идеализма и русской истории.
Это может быть ещё и попытка принять персональный опыт кого-то другого. Если это книга Быкова о Пастернаке или, к примеру, Белякова о Гумилёве – это ещё одна радикальная попытка отвлечься от личного опыта и погрузиться в опыт иного бытия, иной жизни. Здесь, по сути, плацдарм оказывается гораздо более локальным.
В-третьих, кризис преодолевается движением прозы в сторону дневника, эпистолярий, репортажа, путевого и портретного очерка, трактата или их комбинации. Так, Вячеслав Пьецух при всем его кажущемся консерватизме вписан в актуальный тренд: он, по сути, пишет письма в никуда; такова природа его зрелой прозы.
Усталость литературы вымысла. В современном мире типичное как предмет литературы утрачивает важность: жизнь состоит из нетипичного, типичное отодвинуто на периферию общественных процессов. Сегодняшняя реальность оставляет очень мало пространства для объективированного повествования. И то, что было связано с типом, с типическим,