Апология хеттов. Ричард Холлоу Бэй

продолжить род Нария. И оставил меня своим наместником и хранителем города.

      – Простите, мой друг, видят боги, я не хотел овеять вас дурными воспоминаниями. Теперь мне стыдно, что я не смог совладать со своим любопытством, – вздохнул Диокл.

      Тем временем день умер, и ночь входила в свои права, опускаясь мраком на землю.

      – Не нужно извинений, сердце мое уже давно смирилось с утратой, – ответил воин с горестной улыбкой, – а тело привыкло подчиняться велениям разума. Ко всему прочему, я нашел для себя утешение в труде… – тут Медат прервал свою речь. До его слуха откуда-то из глубины здешних домов донесся знакомый серебристый смех.

      – Труд всегда… – хотел было докончить мысль Диокл, но его оборвал грубым жестом руки изменившийся в лице Медат. Лицо его побагровело и было обращено в ту сторону, откуда исходил звук, воин всматривался и вслушивался, словно готовясь к кровопролитной битве.

      – Будь здесь, я скоро ворочусь, – были слова Медата, глаза которого налились кровью и заплясали в диком бешенстве.

      Оставив грека на дороге, он направился по направлению к ухоженному дому, по всей видимости, принадлежавшему какому-нибудь богатому торговцу или жрецу. Путь ему освещали тусклые огни ночных факелов. Ступая мерным шагом, он вновь услышал знакомый смех. Разглядев окно, из которого струился тусклый свет, Медат снял сандалии, огляделся, не видит ли его кто-нибудь или не следует ли за ним Диокл, и стал тихонько подбираться поближе. Оказавшись под окном и притаившись, он с ужасом стал вслушиваться, а сердце колотилось так, что казалось, будто оно вот-вот разорвет грудную клетку и вывалится наружу. С минуту было тихо, так тихо, что Медат слышал, как в ушах, словно стук барабанов, отдается эхом бешеный ритм сердца. К своему удивлению, он различил игривый серебристый смех Семиды и голос немолодого человека. Их манера речи свидетельствовала о том, что предмет их разговора очень личный, а тусклый свет из окна тем временем перебивался движением силуэтов.