помилования.
Узник, чье имя сейчас было на устах у всего города, покинув горстку соломы – свою единственную постель, протягивал истощавшие от месячного самоистязания и голода руки к месту, куда падал луч света. Только в этот час и лишь раз в день солнце озаряло своим тусклым блеском одинокую камеру страдальца.
Его камера, впрочем, как и вся башня, служившая к тому же и пыточной для особо упорных и иступленных в благочестии иноземных пленников, пропиталась запахом закоптившейся крови, гнилых частей оборванной и разлагающейся кожи, которые все еще виднелись на чудовищных и изощренных пыточных машинах, чье назначение – испытывать человеческий дух. Ко всему прочему, здесь отовсюду расползалось зловоние испражнений тех несчастных, кому выпала горькая доля оказаться здесь до него.
Среди жителей Хаттусы ходили жуткие легенды об этом обиталище обреченных душ. Поговаривали, что стоит мгле окутать земную твердь, как из-за стен этой башни начинают расползаться всякого рода нечестивые твари, которые сводят с ума каждого, кто узрит их воочию. О репутации этого места красноречиво говорило его название – Чертоги мертвых, которое скорее подходило для места упокоения усопших, нежели для тюремной башни. Во всяком случае, в поздний час в близлежащих площадях темницы не было ни души. А два немых стражника, которые посещали его раз в два дня, принося с собой протухшую воду и гнилое мясо для узника, в спешке оставляли свои посты с наступлением ночи, закрыв все замки и двери с надменной тщательностью.
За все время с момента постройки башни в памяти не было ни одного случая побега из этого проклятого места; в основном заключенные, отделенные друг от друга толстыми стенами, сходили с ума и лишались рассудка уже в первые месяцы.
Двадцать пять дней тому назад, когда Медат очнулся в сырых стенах Чертогов мертвых, он сразу же узнал это место по тому запаху гнилья, что сперва было сбил его с толку, по нестерпимому смраду и жуткому зловонию, которое, казалось, исходило здесь отовсюду. Но человеческая тварь такова, что ее обоняние, впрочем, как тело и душа, со временем привыкают как к зловонию, так и к мукам душевным и телесным. Лишь позднее несчастный в своем безумии стал различать запахи, отделяя их один от другого, смакуя их и находя прорывавшиеся сквозь весь этот поток нестерпимой и тошнотворной вони ароматы свежих трав, пробившихся сквозь толщу громадных каменьев, мха, что окутал целиком западную стену башни, и маленьких растений на глиняном полу, название которых, как он ни силился, все же не смог вспомнить.
Но прежде чем продолжить наше повествование, нам следует узнать, кто же такой Медат и как он оказался в столь плачевном положении.
Медат, сын Нария, был прежде из числа телохранителей царя Муваталиса. С ранних лет, будучи одарен в военном искусстве, он легко освоился с управлением колесницей и, по рассказам его товарищей, сшибал на ходу мишень на расстоянии в триста шагов, уже будучи подростком. В течение своей военной карьеры он стяжал почет и заслужил уважение