со скорбью наблюдал за его унижением, а враги и соискатели почестей власти стали строить против него козни.
В один живописный вечер, когда солнце уже угасало за вершинами череды горных хребтов, Медат совершал свой очередной обход всех укреплений Нижнего города. Он выслушивал отчеты командиров, десятников и тысячников, но в мыслях своих был погружен в тяжелые думы, и, казалось, все противоречия, раздиравшие его изнутри, отразились в его слегка сгорбившемся теле и искривившихся губах. Немыслимая тревога и предчувствие беды читались в его потухшем взгляде. Он временами судорожно покусывал губы, и со стороны казалось, что ему некуда деть свои руки. Он складывал их за спиной, перед собой, но, не найдя удобного положения, вяло опускал их и шел своей, уже привычной сутулой походкой.
– Я слышу за спиной ваш презрительный шепот, неужто вы думаете, что я не знаю о ваших россказнях, глупцы! Вы смеете судить меня за мою сердечную привязанность к Семиде, а быть может, вы попросту завидуете, что, отвергнув вас, она предпочла меня? – говорил он сам с собой приглушенным голосом и изумлялся тому, насколько противоречивые чувства она у него вызывает. Порой Медата пропитывала настолько неистовая ненависть к возлюбленной, что он был бы рад ее смерти, а порой он готов был отдать свою жизнь за одно лишь ее прикосновение, и все эти чувства проносились одно за другим в его голове и часто без каких бы то ни было оснований. Но все же его мучило сомнение.
«А быть может, неспроста весь люд презирает Семиду? Что если дурная молва о ней все же окажется правдой? Ох, если так, – думал он, – пусть боги проклянут ее, и пусть даже сам паромщик на реке Стикс не переправит ее в царствие мертвых. Пусть обиталищем ей станет небытие! Или, быть может, ропот черни вызван лишь завистью, и иные девы то и дело хулят ее за то, что природа обделила их той красотой и нежностью, которой с лихвой одарила Семиду, – тогда пусть высохнут языки тех, кто сеет подобную молву!» Все эти мысли проносились в голове молодого влюбленного, в то время как он с неохотой исполнял обязанности главнокомандующего хеттского гарнизона.
Рассеянность Медата выдавали его ответы, не подходящие по смыслу к заданным вопросам. Так что один другой начальники в своих докладах то и дело выводили его из упоительной экзальтации своими недоумевающими взглядами. О, как же дурно чувствовал он себя в эти минуты, когда был вынужден отвлечься от высокого полета своего воображения и углубиться в тонкости военной обыденности!
В таком состоянии он, не замечая потока окружающих и течения времени, проходил мимо храма Сета[16], когда его окликнул издалека один из членов верховного совета по имени Диокл.
– Медат, друг мой, я в высшей степени счастлив вас видеть! Чудный нынче закат, не правда ли? Вы не будете против, если я составлю вам компанию? Я кончил все свои дела в Совете и почел бы за честь быть вам спутником в вашем вечернем рейде.
«Забери тебя Апофис[17], – подумал про себя Медат, – сначала меня раз за разом сбивали с мыслей