для работ такими темпами. Он сущий псих!
Феликс надменно взглянул на мать, театрально разводя руками.
– Какое счастье, что до распределения осталось всего ничего, да и проверки на психическое и физическое здоровье у нас нет, иначе остались бы без фельдшера точно, – ответила мать ехидно и ничуть не заботясь о реакции нашей рыси, развернулась в сторону выхода.
Я молча поковылял за ней, не удостоив прощанием «спасителя», абсолютно точно затаившего очередную обиду на наше семейство. Знал бы, что всего лишь трещина, – не шел бы сюда, давая повод драной рыси потешаться надо мной.
При этом в голове никак не укладывалось, каким образом мать так быстро узнала о случившемся. Ведь ее работы проходили рядом с нашим домом в другой части заповедника. Поражало и молчание – обычно она сразу начинала выговаривать мне. Конечно, я не был идеальным младшим, в отличие от Мартимы, которая с раннего детства помогала по хозяйству и была любимицей чуть ли не всего заповедника, но…
– Дом… – Ее голос прервал мои размышления. Я опустил голову и ссутулился.
Она откинула назад длинные косы бурого цвета и как-то необычно для себя смутилась. В голосе слышалась усталость и робость – прямо-таки фантастическое сочетание для моей грозной матери:
– Знаешь, ты с детства был необычным младшим, эмоциональным, почти как человек…
Я встал как вкопанный. Что ещё за начало разговора? Пусть лучше уж орет! Она же не останавливалась, и мне пришлось, прихрамывая, продолжить путь неизвестно куда.
– Я всегда благосклонно относилась к твоему отцу. Ни он, ни я не отличались ничем необычным. А потом родился ты… Ты был привязан к нам гораздо больше других младших. Эти проявления человеческих эмоций пугали нас. Потом родилась Мартима, и наша и без того необычная семья стала просто неординарной. После тех, других, – она даже не дернулась, упоминая о последышах, – и смерти твоего отца ты стал все больше уходить в себя, и я ничего не могла поделать. Кони говорил, что такое встречается и я не должна тебя ломать – просто принять.
Вот здесь я ощутил знакомое гадкое чувство в груди. Она обсуждала меня с Учителем? Они говорили про меня у меня за спиной? Вот кто точно лишён порока эмоциональности! Тем временем она продолжала:
– Но ты подаешь себя как человеческий подросток, несмотря на то, что ты животное. Да, Домеон, хватит это отрицать и вести себя как неразумный, глупый мальчишка! Мы – животные, хотим того или нет, даже с такими эмоциями, как у тебя.
Я насупился, но что-то в этом разговоре меня пугало. Мы не обсуждали никогда такие вещи. Это же неприемлемо, запретно – называйте как хотите! Я не был глуп и понимал, что далеко не моя очередная выходка стала причиной этого разбора полетов. Неужели что-то случилось и мать готовит меня к этому? Но, перебрав в уме все возможные варианты, я просто не смог придумать ничего стоящего – наша жизнь слишком предсказуема. Тем временем мать не унималась:
– Домеон,