в данном случае за госпожой, малейшим капризам которой обязаны были повиноваться все подданные. Будучи человеком солидного положения и достаточно приближённым к баронской чете, Ги лучше своих оппонентов знал пристрастия баронессы, и был уверен, что та ни в коем случае не разрешит охотиться на оленя, так как имела особую слабость к этим прекрасным животным и даже не любила есть оленину. И когда сам барон выезжал на охоту, на оленей он охотился лишь тогда, когда его не сопровождала супруга. Когда же сиятельная чета была вместе, то оленей тоже разыскивали, но только лишь затем, чтобы ими мило полюбоваться.
Вскоре появилась и сама виновница торжества в сопровождении двух своих фрейлин, которых, впрочем, на охоту она брать с собой не собиралась. А вместо них роль ближайшего слуги выпадала как раз-таки Альберу. К тому же, за отсутствием самого барона, Альбер был вполне «свободен».
Мадам Анна, оставаясь верной себе и своему положению, даже для выезда на охоту одевалась с подобающим шиком и красотой. На ногах её красовались охотничьи сапоги из тонко выделанной телячьей кожи, с высокими ботфортами и тонкими позолоченными шпорами. При этом верховые брюки из грубой телячьей кожи были точно такими же, как и у других охотников. Поверх плотно прилегающего парчового платья был надет узкий безрукавный сюрко, отороченный горностаем и украшенный драгоценными камнями. На плечи поверх всего была наброшена роскошная соболиная шуба, доставшаяся ей в наследство от матери, купленная ещё пол века назад за целое состояние у русских новгородских купцов. На голове была не менее шикарная соболиная шапка. Ладони же согревали тёплые шерстяные рукавицы, отделанные кусочками тонкой замши.
Приветствуемая учтивыми поклонами, ступая широким уверенным шагом, баронесса проследовала к белой скаковой кобыле, которую держал под уздцы Альбер. Задержавшись на полминуты, она приложилась лбом к морде лошади, поглаживая её по шее и теребя гриву. Затем с лёгкостью заправского ездока вскочила в седло.
Лишь на мгновение, вставляя ногу в стремя, она бросила на него взгляд. С лукавым прищуром, который можно было понимать как угодно. Он сразу его уловил, и сердце его бешено заколотилось, а в душу закралась какая-то лёгкая, едва уловимая, тревога.
Всё было готово к выезду.
Напрягая все силы, дюжие привратники завертели массивные шестерни, поднимая воротные решётки и опуская подъёмный мост. Осаживая лошадей, под оголтелый лай гончих, десяток охотников выехали из замка.
Куда только хватало глаз, тянулась белоснежная гладь, уходя за горизонты и сливаясь с хмурым пасмурным небом. Поля, деревья, крыши деревенских домишек – всё было укрыто толстым, слепящим от белизны, покрывалом. Марна укрылась льдом, и деревенские ребятишки, от души веселясь, устроили на ней каток. А от снега, валившего крупными хлопьями, то и дело приходилось укрывать лицо. Необычно снежная и морозная зима, редкая для этих мест, была