ни хорошее. Все, что они говорят – вранье, и лучше пусть ее сейчас отпустят, потому что она их больше не слышит и не хочет видеть.
Но пусть они не думают, что сумели укротить ее вольный дух. Они еще не знают, на что способна Джоан, если на нее долго давить. Выжмут не слезы, но ядреный, свежий, сильный сок. Он забурлит, заиграет, выплеснется наружу и сделает все по-своему, потому что человека, у которого свободный дух, невозможно сломить или запугать.
Он уже закипал в ней и заставлял дрожать мышцы. Надоело сидеть неподвижно. Скорее бы покинуть душную библиотеку и мужчин, которые думают, что сумели ее подчинить.
Едва сдерживая волнение, она кивнула и смиренным голосом произнесла:
– Я все поняла, сэр. Позвольте мне теперь уйти. Хочу посмотреть, чем заняты дети.
– Конечно, мисс Джоан.
Она так резко поднялась, что кресло отъехало далеко назад по паркетному полу. Он лежал здесь с пятнадцатого века и взвизгнул, не привыкнув к подобному обращению. Кресло задело стол с раритетами, и тот недовольно звякнул стеклянной витриной. Не попрощавшись, Джоан вылетела за дверь, пробежала по коридору в холл – подальше от самодовольных лиц хозяина и его друга.
Слова Эдварда ударили по самому больному месту. Она была рождена свободной и первые годы жизни, формирующие личность, провела, не зная ограничений. Потом обстоятельства изменились, выбор стоял: или приспосабливаться, или погибать. Она приспосабливалась и выживала. Когда человека стараются согнуть, надо подчиняться, сохраняя свободу внутри, это помогает не сломаться.
Она выжила – и в тоттенгемской школе, и у Мюрреев. Устроилась в Даунхилл, и, вроде, все шло хорошо. До приезда в Милтонхолл. Условия, которые выставил хозяин, она сочла неприемлимыми и бессмысленными. Она не решилась перечить, но возмущение ее требовало выхода – бурного, разрушительного. Джоан поискала глазами – что бы сломать, чтобы его утихомирить. Она уже собралась пнуть синюю вазу с розами, но услыхала шаги служанок на галерее и воздержалась. Побежала к лестнице.
Внутри клокотала стихия и требовала активных действий, иначе взрыв. Давно не была Джоан так раздражена. Виновники – те двое в библиотеке, смеются сейчас над ней. Джоан им этого не простит. Она объявит войну – им и всему этому надменному Милтонхоллу, который закоснел в собственной древности. Он столетиями не менял быт и гордился идеалами, которые давно потеряли ценность. Он ревностно охранял традиции и выставлял на всеобщее обозрение портреты мертвых лиц и душ. Он держал слуг, которые были слишком высокого мнения о себе, а выйди они на улицу города, их обмишулил бы любой мальчишка. Он потакал хозяевам в их прихотях и унижал Джоан презрительной снисходительностью. Он просторен, но тесен, и нечем дышать в его замшелых коридорах…
Джоан добежала до пятого этажа и почувствовала, что устала. Здыхаясь, она присела на верхнюю ступеньку – отдохнуть. Ее воинственный пыл не догнал ее и от огорчения испарился.