Скажи им, Кромм. Кромм опустил голову и сказал: ты кан, ты и говори. Коякон кивнул и крикнул: его выгнали из ледяного города за то, что он убил мантиса. Руками, понятно? А потом послали за ним вдогонку аэриний, которых он тоже убил. Он такой же беглый, как мы, светлая буамини приютила его по великой милости своей. А вы, дешёвые жулики, устроили перед гостями балаган. Хауле, иди сюда, скомандовал Коякон.
Здоровенная мускулистая женщина с выбритыми висками и уродливым шрамом через всё лицо вышла навстречу кану и сдержанно кивнула. Светлая буамини желает знать, есть ли у нас пленницы или заложницы в плохом содержании, спросил Коякон. Хауле опустилась на правое колено и, приложив руку к внушительной груди, ответила: мы кормимся охотой, светлая матушка. Мы не берём заложников или заложниц, поскольку их трудно кормить, а лишней работы у нас нет. Мы даём приют беглым, поэтому у нас нет недостатка в крепких руках. По нашему уставу все беглые равны, муж ли это, или беглая жена. Я пять лет была избранной кане до Коякона, и в мой срок, и в срок всех канов до меня мы чтили и чтим равенство теплокровных людей, детей человека-отца и теплокровной матери.
Встань, дитя, тепло сказала Элеа, положив ладонь на голову Хауле: как буамини, я не делю людей на хороших и плохих. Первыми пусть придут беременные и на сносях, мы с Лопе осмотрим их. Потом пусть принесут тяжёлых, если такие есть. Потом остальные. Мы не покинем платформу, пока не осмотрим всех. Сколько вас? Триста семьдесят четыре, сказал Коякон. Потом посмотрел на палубу, где всё ещё валялись отрубленные кончики пальцев Орона, брезгливо сбросил их за борт носком сапога и поправился: триста семьдесят три человека, матушка. И семнадцать детей, добавила Хауле. Детей ведите вместе с женщинами, сказала Элеа и, повернувшись к Лопе, скомандовала: детка, проследи, чтобы у нас было достаточно горячей воды, перевязочного материала и антисептика.
К исходу второго дня Кромм поймал себя на мысли, что Элеа – святая. Он бы совершенно в этом уверился, если бы она перестала есть и спать, но, к счастью, она делала перерывы на сон и еду с размеренностью механизма, после приёма очередного пациента поднимая руку и говоря с мягкой улыбкой: на этом достаточно, мне нужно поесть. Или: мне нужно отдохнуть. Никого не обманывала эта материнская интонация. За ней слышалось совершенно несгибаемое намерение выполнить план, поспать или поесть столько, сколько нужно, и весь мир мог полыхать в огне, но Элеа сделает то, что намерена сделать. Прямота и мягкость, с которой буамини объявляла о своих намерениях, обезоруживали. Она не извинялась и не грубила, просто констатировала факт. После чего удалялась в отведённую путешественникам комнату и механически вырубалась на пару часов. Пациенты терпеливо ждали её у порога в совершенном молчании, разве что иногда кто-нибудь нетерпеливый начинал шёпотом выяснять что-либо, но его тут же затыкали громким шиканьем: чего разорался, матушка спит.
Точно