все резче и точнее обозначая главное направление – мелкий кочкарник на краю разлива. И стала. Вытянулась, напружинилась, левую лапу подогнула…
– Ты гля, ты гля! – всполыхнулся старик. – Должно, бекас?
И, сияя лицом, ринулся к дорогой своей псине, на ходу меняя тройку на патроны с девяткой. Но Пальма не стала ждать. Она бросилась вперед, бекас взлетел и, недовольно чвикая, полетел прочь. А Пальма: «Ай! Ай! Ай!» – взвизгивая от негодования, устремилась за ним.
– Ай! Ай!! Ай!!! – этот лаконичный, отчаянный вопль можно было перевести так: «Ах, разбойник! Ах, бесстыдник! Куда?!! Куда?!!».
Умчалась и исчезла в полях.
Спустя некоторое время мы забеспокоились: не потеряется ли? Но собака вернулась, заляпанная грязью, недовольная: улетел, негодник… Дед Пичка погладил ее. Она восприняла ласку как поощрение к дальнейшим подвигам, но старик перехватил поводок.
…Поджидая уток, мы пристроились в бурьяне на краю разлива. Прогретая за день земля была теплой. И воздух, теплый, ласково— мягкий, окутывал землю. И это последнее в уходящем году тепло наполняло душу покоем и светлой грустью. Вечером, едва видимый в полоске зари, взмыл над городом самолет; медленно и неслышно стал забирать выше, выше и, набрав высоту, потянул над горизонтом.
Пальма тоже заметила его, уставилась. Задрожала лапами. И сразу сорвалась.
– Куда?! Куда, дура?!! – завопил старик.
А псина – дай бог ноги! – через кочки, через пахоту ринулась в погоню. Я представляю, в какой бешеный намет вылилось ее желание догнать, ухватить за хвост странную птицу! Стелясь над землей, она мелькнула где-то на горизонте и…
А приятель все звал и орал вслед:
– Назад! Назад, чертова кукла!! Ко мне, едрит!!. Дура!!
– Шут с ней, – успокоил я старика. – Разве ж это собака? Тьфу…
– Да оно ить…
Я понимал его. Пятерку, конечно, не жаль – жаль надежду.
… Лёт начался поздно. Первыми на блеск воды навернула стайка чирков, и я выпалил. Наверное, гул выстрела заставил собаку во все лопатки повернуть назад, чтоб и здесь успеть навести порядок и во всем разобраться. В начале зашлепала разлетающаяся грязь, потом что-то мелькнуло в темноте н, наконец, донесся голос приятеля:
– Прибегла!..
– Ты придержи ее, Макарыч, а то она всю дичь разгонит.
…За чирками появились кряквы. Они не стали кружиться, а, сделав небольшой разворот (должно быть давно облюбовали этот участок), сразу сели в дальнем конце разлива.
– Кря-кря-кря.
Я слышал, как взвизгнула собака, как чавкая грязью, в нетерпении перебирала лапками и как приятель, натужась, удерживал ее на поводке. И не удержал – поводок лопнул… Ну и переполох поднялся в утиной стае, когда со всего маха в нее вломилась наша красавица! Птицы замелькали тут и там, зашуршали над головой торопливыми крыльями. Нам удалось выстрелить по два раза, потом птицы собрались в стаю и ушли в темноту, а возмутительница спокойствия все носилась и носилась по грязи,