гладит, ласкает, треплет за уши. А она, довольная, и боком к нему прижмется, и голову сунет в колени и смотрит, точно сказать хочет:
– Я теперь еще и не так постараюсь.
А сколько восторженных слов слышала, когда из непролазных зарослей выставляла под дуплет медно-красного фазана, или приносила из ущелья, куда не то, что спускаться – смотреть неохота! – сбитого метким выстрелом кеклика! Старик в ней души не чаял. Он даже ко мне стал относиться не то что с холодком, а как-то с иронией, точно знали они вдвоем нечто такое, что я, по скудоумию, понять не мог. Как-то в порыве откровенности он признался с горечью:
– Оно, конешно, так… Я вот решил и подумал: она у меня последняя. Понимаешь – последняя; семьдесят осьмой стукнул… Протяну еще годков десять-двенадцать – все равно, что собачий век. Вот и считай: сколько ей осталось, столько и мне. Это ж надо, а? Ах, жизня… – и вздохнул. – Как есть последняя!
Пальма и дома не давала скучать. Однажды прихожу к приятелю и застаю такую картину: сам он смотрит передачу «В мире животных», чуть поодаль от него баба Груня на стульчике, а между ними, на половичке, привольно разлеглась Пальма – тоже смотрит. «Чуф-ф-фыш-ш, чуф-ф-фыш-ш», – токует на экране черныш. Видно, как в порыве любви трепещет каждое перышко. А Пальма – ничего, смотрит спокойно, точно понимает: птица не всамделишная… Косач улетает, и экран пустеет. Собака – в недоумении: в чем дело? Куда улетел? Подходит к телевизору, заглядывает с одной стороны, с другой, принюхивается: куда же, в самом деле?! Так и не разобравшись, возвращается на место и недовольно крутит головой: чепуха какая-то!..
В прихожей у приятеля висело большое зеркало. Не знаю, по какой причине, может, гвоздики от времени поржавели и повылазили, а забить в узкую рамку у старика руки не дошли, но пришлось зеркало опустить на тумбочку. И вот Пальма впервые увидела себя в зеркале. Вначале, положив лапы на край столешницы и медленно поворачивая голову туда-сюда, она разглядывала свою физиономию. Потом как в цирке! – отошла на задних ногах и ну подскакивать, вертеться: точь в точь девица! То спиной повернется, то плечико поднимет – и смех и грех!
С тех пор пошло: возвратившись с охоты, мокрая и грязная, она всегда лезла в комнату. Баба Груня пеняла:
– Ну, куда, куда? Ты в зеркало на себя посмотри! И Пальма тут же станет передними лапами на тумбочку, повертит головой – да, видок не ахти… – и безропотно удалится. А однажды случился переполох. Хозяйка пошла кормить кур, потом отправилась по своим делам. Мы с приятелем в это время заряжали патроны и ждали ее возвращения, чтоб вместе сесть за стол. Залив дульца парафином, вышли на крыльцо покурить. Взгляд старика упал на загородку и…
– Выскочила! Что ты будешь делать!
Дверка в загородке всегда закрывалась на вертушку. Догадливая псина быстро раскусила, что к чему, и старик прибег к более действенным мерам: в проушину для замка стали продевать металлическую скобу. Уж ее-то она выдернуть не могла!.. Баба Груня, покормив кур, забыла, наверное, вставить железку, и Пальма выскочила. Это уже случалось. Вырвавшись