его собственные светятся, как далекая звезда, холодным и безжизненным свечением. – Я не смерть твоя.
– А что же ты? – выходит хрипло, надрывно и с болью. Отступает запах крови и перестает тошнить. Ладонь на щеке теплая – во мраке холодно, – и она согревает.
– Догадайся, – он усмехается и обжигает ледяные губы дыханием. – Тебе хватит фантазии, Уильям Холт, – существо оглаживает лицо и непроницаемо глядит в глаза.
Создание мира теней кажется осязаемым, удается даже схватить за запястье – хрупкое, как истончившаяся кость. С этим движением останавливается круговорот образов, затихает гул голосов и вновь возвращается физическая боль. Наваливается на уставшее тело, и от этой тягостной муки не удается бежать.
– Ни капли грациозности, Уильям, – в голосе звучит насмешка, когда существу приходится держать мое лицо в руках, когда ноги слабеют и падение кажется неизбежным.
Сотканный из темноты собеседник с горящими глазами и пробирающим шепотом не вызывает отвращения. Кажущийся реальнее всего прочего, он скорее благодать. Одному не так страшно умирать.
– Ты не умираешь, Уильям, – он отвечает на невысказанную мысль, и продолжает: – ты уже мертв.
– Это – ад? – и на это он только тихо смеется.
– Всего лишь сон, – тень вьется за спиной, обнимает и шепчет.
– Чей сон?
– Мой, – над самым ухом раздается горячее слово.
– А кто ты?
– Узнаешь, – по всему телу проходится судорога, яркая и возбуждающая, словно бы каждое нервное окончание послало импульсы предоргазменного удовольствия в голову.
– И как мне узнать? – не громче мысли.
– Отдайся, – змеем вьется, струится по каждой вене, касается жаром чувствительной кожи, распаляет и заставляет внимать.
И отдаваться ему правильно, чувствуя растекающуюся по телу тьму, ядом наполняющую каждый сосуд. Воздух в легких вызывает и резь, и наслаждение, когда они раскрываются с усилием, поддаваясь вздоху. Существо терзает плоть – заставляет виться в руках и стонать – от боли или удовольствия, но тело согревается, и от него больше не веет могильным холодом. Он сливается, растворяется, соединяется. Привносит ярчайшие всполохи белого света под веками, заставляет сердце биться так быстро и грудь вздыматься все чаще.
На последнем болезненном хрипе, отозвавшимся в реальности стоном боли, мне удается раскрыть глаза – и даже свет едва теплящегося огня в камине режет. Страшно хочется пить. Безвольная рука тянется к шее, стискивает горло пальцами. Передергивает, больно сглатывать. Слизистые пересохли – от нестерпимой горячки ли? – и невозможно произнести ни слова. Подняться с кровати – непосильная задача, но ласковые руки обнимают и усаживают, помогают прилечь на подушку, прислоняясь спиной к резному изголовью кровати. Расфокусированный взгляд наконец останавливается на родном лице.