вампиром или же просто умрет.
Я не задумывался о том, кого убиваю, после того, как окончательно убедил себя в том, что для существования мне категорически необходимо пить человеческую кровь. У меня не было иного выбора, да и даже если бы он был, меня все устраивало. Я убивал детей, женщин и мужчин, молодых и старых, девственниц и искушенных. Всех, кто попадался, когда я был голоден. И, возможно, вы сейчас где-то возмутились в глубине души, или же воскликнули: а как же гуманизм?! Ведь это неправильно – убивать детей, не видевших жизнь. Убивать я могу кого угодно, кровь от этого не меняется, и вкуснее она из-за личностных качеств не становится. И нет, поверьте, меня не мучает совесть от слова совсем. И я отвечу почему. Не потому, что мне наплевать на чужую жизнь. Мне просто не наплевать на свою собственную.
Возможно, многие сейчас воззрились на страницы с удивлением или отвращением. Поверьте, я заслуживаю и того и другого, и мне даже лестно. Если у вас возникли мысли о том, что у меня должен быть какой-либо «кодекс чести», какая-либо мораль и гуманистические принципы, то, смею вас огорчить – не должны. Откуда им взяться, если мое существование само по себе – одна сплошная дьявольщина? Мне совершенно глубоко безразлично все, что не касается жизни, блага и процветания единственного важного для меня существа на земле. Я не должен беспокоиться даже о вашей жизни, мой дорогой читатель, и если я когда-нибудь вас убью, просто знайте, что вы продлили мою бессмертную жизнь. И точка. Мир безжалостен, а я тем более не исповедую десять речений¹. Преследуя свои цели, уважая свои принципы и взгляды, я поступаю лишь так, как считаю необходимым. Осуждение – лишь закономерная реакция человека, не принимающего и не понимающего вас. Поверьте, вы бы тоже убили за возможность жить. Защищаясь ли, по принуждению жажды или по какой другой причине.
Уильям очень долго не приходил в сознание, не меньше трех суток, а потому у меня было много времени обдумать самые различные происшествия и возможное развитие событий. Я сидел подле него и думал, думал, думал. То обрабатывая рану, то стараясь сбить жар, я не замечал, как сменялись дни. Только шторы успевал задергивать, когда холодный утренний свет начинал проникать в комнату.
При всей моей безнравственности и распущенности, при всей инородности и противоестественности, я испытывал любовь, которую действительно пронес через триста сорок – тогда – и почти четыреста шестьдесят – сейчас – лет. По молодости я был наивен и влюбчив, но все это было детскими шалостями, а потому не задумывался о том, что такое любовь настоящая. Она не пламенная и безудержная. Она не болезненная, словно от тебя отрывают кусок за куском и тебе же скармливают, а ты давишься и рыдаешь от боли в глотке.
Она правильная, и ты ощущаешь это всем своим существом. Даже мертвым, даже противоестественным. Звучит до ужасного слащаво, я знаю, но, повторюсь, ничто человеческое мне не чуждо.