Джонатана Уорренрайта: «Три ночи»
Уложив Уильяма на постель и поднявшись, чтобы набросить рубашку, я укрыл его одеялом. Оставалось только ждать, и я не знал, сколько времени было необходимо. На губах застывала кровь из раны, будила голод, отчего зачесались десны и стало сдавливать спазмами горло, но я отошел к столу, на котором стояла бутылка медицинского спирта, который Уильям использовал для опытов, и умыл лицо, а потом прополоскал и глотку. Неприятный вкус притупил желание кого-нибудь отведать.
Я был смятен не только тем, что только что прокусил шею Холта, но и тем, что меня навестил Вильгельм. Об этом я когда-нибудь спрошу самого Уильяма, и я в целом подозреваю, почему такое могло произойти – опять же, повторюсь, как уже говорил в «Любви и Смерти», что я плох и несведущ в делах магических, таинственных и запредельных. Хованский был его частью, беседовал с Уильямом внутри его собственной головы, но я и не предполагал, что обмен опытом и знаниями, как это окрестил мой милый, переходил в то, что Вильгельм – часть его души? – мог завладеть физическим телом, и он был способен вновь, пусть и ненадолго, вернуться в мир живых.
Полностью одевшись, я сел на край кровати, наблюдая за Уильямом. Он был без сознания, словно бы спал. Мое собственное обращение было другим, неестественным – если оно вообще может быть естественным – и я не имел ни малейшего понятия о том, как все будет происходить с Холтом: будет он биться в агонии, будет изнемогать от боли и лихорадки, станет кричать или плакать, продлится она долго или нет. Шаг был сделан, и больше не было возврата. Меня стращали последствия, в голове рисовались самые жуткие картины. Я думал, а что если Уильям умрет по моей вине, ведь его тело могло не выдержать этой муки; а что если он обратится в вампира и сойдет с ума быстрее, чем сможет взять верх над новой сущностью; а что если у меня не получилось его обратить, а только искалечить, принести боль. Множество других мыслей, других исходов, возникали в моей голове, пока я сидел на постели и смотрел на его мертвенно-бледное лицо, на безвольные конечности и практически не вздымающуюся грудь.
Вид Уильяма всколыхнул во мне воспоминания о том дне в Куртя-де-Арджеш.
Я не чувствовал время. Впрочем, оно длилось бесконечно долго, когда я находился в замке и практически не покидал не то, что его пределов, а северного крыла, где до сих пор находится скелет Вильгельма. Точнее, его остатки, под грудой камней. Замок лежит в руинах, и мы направляемся туда, чтобы просто взглянуть. Впрочем, я отвлекся.
В ту ночь я вспомнил не просто Куртя-де-Арджеш, а день повешения. Едва ли я когда-то забывал, и вряд ли смогу когда-нибудь забыть. В моей жизни не было ничего страшнее момента, когда я взял его мертвое тело на руки, чтобы сбежать прочь от всего и вся. Вильгельм был теплый, и еще минуту назад он был живой. Это было страшно.
Даже куда более страшно, чем когда мне передавали о смертях моих новорожденных детей. Я не был женат, вы прекрасно