and squander,
But he is glad that former stay
He’s changed to something, anyway.
LIV
Two days he did it pretty well
Perceiving loneliness of spaces,
The dusk of oak grove in the vale,
A serene brook’s murmuring splashes;
But on the third day of the stay
He found everything the same,
And all this bliss made him asleep,
And he had found quite distinct:
The country is same bore, although,
Without palaces and streets,
Without cards, balls, verses’ rhythms.
Khandra affects him overall,
And it will chase him all his life,
Like shadow or a faithful wife.
LV
Я был рожден для жизни мирной,
Для деревенской тишины:
В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие сны.
Досугам посвятясь невинным,
Брожу над озером пустынным,
И far niente мой закон.
Я каждым утром пробужден
Для сладкой неги и свободы:
Читаю мало, долго сплю,
Летучей славы не ловлю.
Не так ли я в былые годы
Провел в бездействии, в тени
Мои счастливейшие дни?
LVI
Цветы, любовь, деревня, праздность,
Поля! я предан вам душой.
Всегда я рад заметить разность
Между Онегиным и мной,
Чтобы насмешливый читатель
Или какой-нибудь издатель
Замысловатой клеветы,
Сличая здесь мои черты,
Не повторял потом безбожно,
Что намарал я свой портрет,
Как Байрон, гордости поэт,
Как будто нам уж невозможно
Писать поэмы о другом,
Как только о себе самом.
LV
I was conceived for peaceful being,
For country fascinating calm,
The more in thickets, better hearing
Of lyre’s creative tongue and charm.
I stroll by a deserted lake
By naïve pastime entertained,
And far niente[13] is my law.
Each morning I am waking for
The honey bliss and freedom moments:
I read not much and sleep for long
And like I did in days of old
Don’t hunt for glory’s fake adornments.
My best and happiest young days
I spent in idleness in shades.
LVI
The country, flowers, field spaces,
Love, idleness – I adore those!
I’m glad to note the variations,
Which differ my and Eugene’s souls.
I do not want a mocking reader
Or other literature figure
Composing intricate blackwash
Collate Onegin with me, gosh,
Forgetting shame claim it wherever
That a self-portrait I did write,
Like Byron, poet of the pride,
And am not able, never ever,
To write the poems more or less,
But of myself and nothing else.
LVII
Замечу кстати: все поэты –
Любви мечтательной друзья.
Бывало, милые предметы
Мне снились, и душа моя
Их образ тайный сохранила;
Их после Муза оживила:
Так я, беспечен, воспевал
И деву гор, мой идеал,
И пленниц берегов Салгира.
Теперь от вас, мои друзья,
Вопрос нередко слышу я:
«O ком твоя вздыхает лира?
Кому, в толпе ревнивых дев,
Ты посвятил ее напев?
LVIII
Чей взор, волнуя вдохновенье,
Умильной лаской наградил
Твое задумчивое пенье?
Кого твой стих боготворил?»
И, други, никого, ей-богу!
Любви безумную тревогу
Я безотрадно испытал.
Блажен, кто с нею сочетал
Горячку рифм: он тем удвоил
Поэзии священный бред,
Петрарке шествуя вослед,
А муки сердца успокоил,
Поймал