по лицу прошла.
Вот полный текст: «Запомните, воры и прохиндеи, что со времён сарматов и скифов, гетов и даков, не по суду людскому, а по священному установлению Богову, земля Трансильвании есть наша, и земля Добруджи наша, и земля черноуцкой Буковины наша, и всё, когда-либо сотворённое Отцом Небесным от реки Дунай до Южного Буга, – всё это наша, и только наша, святая румынская мать-земля!»
Бр-р, как красиво!
Но он утонул, и я сослала бы его в Карфаген, в Гусятин, в Трою.
Но он пролежал полных три дня в Успенском Храме – точно бы упиваясь своей смертью.
Не понимаю.
Евреев хоронят в день кончины. Человек не успевает побыть мёртвым. Но переселяется из Оргеева в «Изкор» (поминальная молитва – ивр.).
А этот господин – пролежал три дня.
Только в июне перестала я думать о смерти – когда «Маккаби» делегировал меня на слёт.
В Кишинёв!
Я так много слышала про Кишинёв, что боялась разочарования.
Но Зиновий Б., председатель группы, обещал, что после парада отведёт меня в Докторскую Школу за анкетами (откуда только пронюхал?!).
21 июня 1933 года, Кишинёв.
Но Кишинёв оказался ещё прекрасней, чем я думала.
Мы шли колоннами.
Мальчики в бриджах, девочки в шортах-юбочках.
Барабаны с валторнами – по краям.
Проспект был параден: края тротуаров остры, побеленные деревья держат выправку.
Мы встали у Триумфальной арки. Солнце пело на её золотом циферблате.
Теперь я могла вертеть головой по сторонам, рассматривать колонны, флаги.
Вот «Халуц» («Первопроходец» – ивр.)… вот «Поалей Цион» («Трудовики Сиона»)… Другие полотнища, с вензелями королевского дома, с круторогими буйволами и пучками колосьев – не были мне знакомы.
Любопытные толпы горожан обступали площадь.
Верзилы-жандармы отлавливали за шкирки проказников-детей, пытающихся затереться среди нас.
И Триумфальная арка высилась в нашу честь.
А сразу после парада подходит ко мне футболист Нахман Л.
(бывшая симпатия! ха!) и с равнодушной миной протягивает конверт. «Что это?» – я состроила ему такое же скучное лицо. «Зиновий передал!» – выдавил он из себя.
То был конверт из медшколы при Казённой Больнице – с анкетами для поступления.
До сих пор я понимала мир как рамку. Гора, река, скороидущее небо над ними, косодеревый Оргеев, мощённый в торговой части, были сколочены по мне как рамка (даже бегущий юноша-футболист – и тот приходился мне троюродным братом).
Но профессор Будеич вышиб её своею смертью.
Но – ура!
Я поступлю в докторскую школу.
Я перееду в Кишинёв.
И… родюсь… рожусь там заново!
5
Через 40 лет.
Витя Пешков (её внук).
Кишинёв.
Мне было 10, почти 11 лет, когда случилось то, что случилось, и мы поменяли квартиру с Ботаники[8] в Центр. Подальше от Долины Роз с её проклятым озером в толстых ивах и топких берегах.
Но зато с нами Лебедев стал жить.
Пока мы жили на Ботанике,