именно его, – спрашивал себя маленький Уилл, – когда он – мой крестный, не его?
На такие вопросы в детстве уж точно не знают ответа! Однажды, когда он был чуть старше и шел из школы (он, как все дети более или менее состоятельных родителей, сперва посещал грамматическую, а потом уж университет, если кому удавалось), навстречу попался сосед, живший на той же улице через несколько домов и частенько как посетитель заглядывавший к ним в «Таверну».
– Куда ты так спешишь? – спросил сосед, считавший долгом, как все соседи, знать все, что вокруг, и более того.
– Домой! – ответил мальчик весело. – Хочу повидать моего крестного отца. Он должен сегодня приехать!
Сосед – нет, не покачал головой, хотя и промямлил невнятное. Но после (говорят) все же сказал наставительно:
– Ах, Уилл, Уилл! Ты – хороший мальчик! Зачем употреблять имя Господа всуе?
Почему слово «крестный» звучало «всуе»? Он не понял. Тупо помолчал, глядя вслед соседу – тот уже уходил, а потом вприпрыжку помчался домой. Только лужи чавкали под ногами, и чулки были совсем заляпаны. Там он встретился с крестным.
Крестного звали Уильям Шекспир…
Работа с Марло шла смешно и лихо. Это было как игра. Своебразная.
Лежа на кровати, Марло бросал с королевским жестом:
Все это пустяки в сравненье с тем,
Что время обнаружит в тихом Хемфри!..
Шекспир подхватывал:
Вот что, милорды: ваше побужденье
Убрать все тернии с дороги нашей
Похвально, но…
Марло. И что-нибудь дальше. Твои метафоры! (Небрежный жест: мол, давай!)
Шекспир
(за короля):
Наш дядя Глостер столь же неповинен
В измене нашей царственной особе,
Как голубь или безобидный агнец!
Он слишком добродетелен и кроток,
Чтоб мыслить зло, готовить гибель мне!..
Марло
Тут королева Маргарита встревает, естественно!
(Изобразил.)
Ах, что вредней безумного доверья?
На голубя похож он?.. Перья занял?..
Шекспир
(тоже за нее):
Он агнец? Шкуру он надел ягнячью?
На деле ж он по праву хищный волк,
Обманщику надеть личину трудно ль?
Супруг мой, берегитесь! Наше благо
Велит вам козни Глостера пресечь!..
– Прекрасно! – ободрял Марло и, свесившись с кровати, выдвигал из-под нее хозяйский ночной горшок. Потом слезал с кровати, шел в угол и делал стойку – помочиться. Отвернувшись, конечно, но не слишком стесняясь. Время было такое, не слишком стыдливое. А после толчком задвигал горшок под кровать, так что аккуратный хозяин, который писал за столом, наблюдал, насупясь, боясь, чтоб гость не расплескал горшок. Впрочем, он был тоже не очень смущен.
«Наверно, я не художник!» – думал он. Он ощущал себя в чужой, незнакомой стране. И если честно, завидовал тем, кто чувствовал