попался. Но все это – пшик! Ты свободный человек! Правда, раз у меня нет к тебе вопросов, они могут оказаться у других, менее жалостливых, чем я, блюстителей идей государства. Почему, например, ты не бросился к нам, когда узнал о готовящемся бунте? Уж нас, людей ответственных, ты мог предупредить, назвать дату и час! Ведь мы можем подумать, что ты пренебрегаешь нами, не мной, нет, но многими, кто за мной. Как же тогда возможна мирная жизнь? Когда даже такие чистые в помыслах люди, как ты, брезгливо отвернутся от дел ответственных? Как мы можем блюсти интересы, когда гниет лучшая часть общества, как?
Георгий давно замечал, что Живолуп временами впадает прямо-таки в исступление, почти в истерику, и этому-то надрыву он противостоять никак не мог, все время сдавался, обещал помогать. И хоть до того и не помог ни разу, чувствовал, что ныне прижат к стенке и того и гляди будет раздавлен, что Живолуп и правда в ярости и не спустит ему формальных ответов, которыми потчевал его ранее.
– Я не в курсе дела… – начал тем не менее Георгий, но Живолуп проревел в ответ:
– Готовься, пришлю им номер твоего дома! – и оглушил рухнувшей трубкой. Не прошло и минуты, как Цыплухин позвонил в ответ.
– Я все расскажу, – пробормотал он еле слышно.
Встретились они в одном из старых дворов в центре города, уселись на крутящейся детской карусельке, низенькой и вдавленной, которая под их весом прогнулась почти до земли. Живолуп толкнул ногой, и они завертелись.
Рассказать-то, впрочем, Георгий мог немного. Он даже и не был уверен, тянула ли эта информация на статус ценной или тем более секретной. Просто в недавнем разговоре на квартире Апанасова, на кухне, кто-то ляпнул идею – организовать несанкционированное шествие с применением пивных бутылок, а именно закидать полицейский пост на пересечении Продольных улиц, который стоит пустой день и ночь – никто и никогда не видал там полисмена. Кто-то поспешил поправить, что, может, стоит отдать дань традициям и называть тех, кто подвергнется возмездию, «ментами», но предложение было отвергнуто. Закидать бутылками полицейских звучало лучше, чем атака на милицию.
Идея шествия так понравилась Апанасову, что тот даже вытащил из кладовки знамя, приготовленное на случай подобного выхода. Знамя было серое и пыльное, начертание букв размыто, но ясно угадывалось нечто протестное – что-то типа «долой» или «хватит». И то, и другое соответствовало логике текущего момента, и Апанасов немедленно отправил Аню отряхать знамя на балкон. Та по неопытности своей повесила знамя на перила, с которых оно благополучно соскользнуло вниз. Аня появилась на кухне, крича дурняком, что знамя упало. Вся компания ринулась вниз. Неслись по темным ступенькам, как ястребы, пересиливая сразу несколько, благо что все были пьяны и легко отрывались от земли. Знамя нашли, почти целиком укрывшим маленькую «Оку», поволокли назад, набились в лифт так, что тот тронулся и тут же застрял. Створки лифта отворили руками, выползли на площадку. Путь вверх по лестнице был менее скор, чем путь вниз, от земли отрываться стало сложнее.