пощечина вернула меня с эротических небес на унылую землю.
– Козёл! Дурак! Сопляк! Молокосос! – рванул мне уши незнакомый скандальный голос, явно собиравшийся перейти в похабный визг. То, конечно же, не Марина кричала, то был вековой вопль неудовлетворённой самки; женщины, пролетевшей мимо вожделенного Парижа из-за навигационных ошибок долбанутого штурмана… Я не сразу понял, что случилось и в чём моя вина, хотя виноватым почувствовал себе немедленно. Почему и отважился на какие-то жалкие оправдания. Но меня перебили. Откуда-то из темноты. Предположительно, из ближних кустов.
– Ого! – изрек кто-то ломающимся баском. – Кажется, кому-то анус распатронили…
– У тебя, Костян, только анусы на уме, – донесся оттуда же девичий голосок, пропитанный терпким уксусом женского сарказма. – Не лезь в чужой интим! Лучше своим займись…
– Интим и Костян – две вещи несовместные, – сообщили с другого конца темноты безоговорочным тоном. – А что касается ануса, то подозреваю, тут не в жопе дело, а кое в чём другом…
– Послушайте, братья и сёстры, – воззвал кто-то четвёртый с третьей стороны всё того же мрака, – оставьте новеньких в покое. Сами разберутся, кто у них там козёл, а кто сучка, которой всех палок в мире мало…
– Сволочь, – выдавила из себя Марина. После чего вскочила и бросилась в ту сторону, с которой ещё никто своего мнения о происходящем не высказал. Я кинулся за ней, сцепив зубы, давя рвущиеся из уязвленной души ехидные возражения и сомнительные оправдания, дабы не дать повода для новой порции веселья со стороны подлых развратников.
В спешке я забыл о своём фонарике и поэтому вынужден был бежать, ориентируясь на звук удаляющихся шагов. Видимо с ориентацией в пространстве, как и с половой сообразительностью, у меня в тот вечер было не очень. Через десятка два шагов я жахнулся башкой обо что-то твёрдое и благополучно отключился…
То был знак судьбы. Тогда я этого не понимал, но сейчас вижу это яснее ясного. Ибо если бы не врезался в дерево и не отключился, что бы я сказал Марине, догнав её? Прости-извини-больше-так-не-буду, что ли? С меня бы тогдашнего сталось… Значит, шишка и отрубон – знак свыше: дескать, не тряси, отрок, мудами после е…ли, особенно если она не удалась!..
Сколько времени пролежал я в беспамятстве – не знаю до сих пор. По ощущениям – не более четверти часа. Когда я открыл глаза, то увидел над собой звёздное небо и ощутил в душе… нет, не нравственный закон, а сосущую пустоту скандального облажания. Этакий ментальный вакуумный насос… Дальнейшая жизнь представлялась лишённой всякого приемлемого смысла. Позор, позор и ничего, кроме позора. Быть всеобщим посмешищем я категорически не желал. Лучше смерть!.. Я ухватился за эту мысль, как заурядный утопающий за банальную соломинку. Мой тогда ещё слишком скудный литературный багаж не мог подсказать мне ничего подходящего для поддержки и оправдания суицидальной похоти, овладевшей мною. Единственное, более