к витринам:
– За что? Кто это, я не могу поверить! Герой комиксов, а не я. Дайте одну возможность, скажите, что это была шутка. Ну ошибся, ну с кем не бывает, простите меня…
Оторвавшись от преследующих дней, я внезапно повернулся к Лехе, словно я видел его второй раз (первый – шесть лет назад). И был обновлен: ничего подобного я не видел. Я никогда не видел его таким. Эта бесстыдная заплывшая масса, без свойств и качеств, шла за мной. Взгляд не выражал ничего: ни присутствие, ни отсутствие в мире. Просто тело, уходящее в ноль. Оно вызывало злобу, казалось причиной многих неудач, повторением прошлого. – И этого человека я ценил. – Такое отношение к нему не мешало приходить к нему, есть, пить у него, грешить. Я не понимаю, зачем я живу, но глядя на него, я вообще ничего не понимаю. Все-таки он добился своего. Главное, что он не мог принадлежать остальным; не сумев достичь позитивного величья, он примкнул к негативному. Что, в общем-то, даже удобно. Раз он ничтожен, он может жрать, спать и ничего не делать, обязательно говоря об этом, чтобы не сказали другие, порушив сарай непочатой обломовщины. Он не горячий и не холодный – теплый, не злой и не добрый, но при этом другой (Россия, воронка, вставленная в Москву, – пришло в голову), совершенно.
– Женщина тоже человек: ждать от нее большего бесполезно. Но я жив, так как не дописал себя. -
Алексей молчал, поставленный в угол, к стенке. Он написал "Памяти Сиорана", длинное разухабистое произведение, напоминающее русские дороги. Слова, эти отечественные машины, шли вразнобой, опережая и врезаясь друг в друга. То там, то здесь попадались трупы раздавленных муз.
Раньше Алексей был студентом, теперь его мечта – ВГИК.
3. Ляленя
– Не нравится мне твоя затея писать о Лялене, – начал Леха. Я сидел за столом и курил. Сначала ему польстило внимание, но потом: – Это за упокой. Подводит черту какую-то.
– Да ну, я вот в овечьей шкуре – сколько можно? – ухожу из аспирантуры. И что? Находясь на этом берегу, ты не почувствуешь в ногах другой.
– Да-а, если бы это было так.
Леха пил пиво, снова закуривал. Рваная майка, лысая голова. Здесь рождалось безумие.
– Лех, но ты не мог придумать Оксану, судя по смс. Может, она была?
– Нет, я все сочинил: саму, про нее – и сам в это поверил. У тебя тогда столько происходило, что я не мог ничего не придумать. Я впал в сочинение смысла, отнял от судьбы привет.
Одно из его посланий так и начиналось: "Раньше я никогда не встречал таких, как она. "Летящая" – вот точное слово; ее нельзя было остановить, она жила сегодняшним днем и завтра для нее значило никогда. Она дарила себя целиком тому, кто оказывался рядом; он был любым искренне и до самозабвения.. Для нее не существовало запретов и несмотря на это, во всем что мы вытворяли не было ни грамма пошлости. Она была похожа на сгорающую звезду, которую я не смог удержать в руках… Мне никогда не забыть ее бесстыжий взгляд, ее кричащую, вульгарную красоту, воздушное отношение к жизни и ту легкость, с которой она простилась со мной навсегда… (кстати, я нашел кроссовки)".
Утром