придавала замечательная мраморная скульптура – высокая гибкая фигура богини, державшей над головой широкую полосу ткани, которая вздымалась волной позади нее. Калли не могла удержаться и подошла поближе. Ее притягивала спокойная, таинственная улыбка, которая украшала прелестное лицо богини, и плавные изгибы мраморной фигуры. Ее восхитили складки наряда, и Калли протянула руку, чтобы коснуться скульптуры, в глубине души ожидая, что ощутит гладкую кожу, а не холодный камень. И в этот момент от дверей раздался голос:
– Как она красива, не правда ли?
Услышав это, Калли резко обернулась и охнула. В дверях стоял Ралстон, на его лице сверкала небрежная улыбка. Нет, не Ралстон.
В дверях стоял лорд Николас Сент-Джон, высокий и широкоплечий, с резко очерченными скулами и сверкающими голубыми глазами, как две капли воды похожий на Ралстона, за исключением одного: через правую щеку Сент-Джона тянулся шрам – длинная тонкая, четко очерченная белая полоска резко контрастировала с загорелой кожей и выглядела странно на лице столь безупречного джентльмена. Однако шрам, который должен был портить его красивое лицо, напротив, делал его более привлекательным. Калли бывала свидетельницей того, как добропорядочные светские дамы совершенно теряли разум, когда рядом оказывался Сент-Джон, хотя он, казалось, этого не замечал.
– Лорд Николас, – произнес он с улыбкой, слегка наклонив голову, затем пересек комнату, взял ее руку и низко поклонился.
– Кальпурния Хартуэлл. – Калли сделала книксен.
– Леди Кальпурния, – тепло улыбнулся он, – я вижу, вы уже заметили даму моего сердца. – Николас указал на статую.
– Конечно, ее невозможно не заметить. – Калли обернулась к скульптуре. – Она само совершенство. Кто же ее создал?
Сент-Джон покачал головой, в глазах появился блеск гордости.
– Неизвестно. Я нашел ее на южном побережье Греции несколько лет назад. Несколько месяцев я собирал там мрамор и вернулся домой с таким багажом, что с удовольствием пожертвовал эту красавицу для украшения Ралстон-Хауса на том условии, что мой брат обеспечит ей надлежащее обращение. – Он помолчал, не в силах отвести взгляда от скульптуры. – Я полагаю, это Селена, богиня луны.
– Она выглядит такой умиротворенной.
– Удивительное замечание.
– Понимаете, – робко начала Калли, – легенда о Селене не самая счастливая. Ведь она обречена любить смертного в вечном сне.
Сент-Джон повернулся к ней при этих словах, явно впечатленный.
– Ее собственная вина. Она знала, что Зевса не стоит просить об одолжении. Подобные действия никогда ничем хорошим не кончаются.
– Вполне вероятно, Селене это было прекрасно известно, когда она принимала это одолжение. Могу предположить, что эта статуя изображает счастливую Селену, до того как вмешался Зевс.
– Вы забываете, – ответил Сент-Джон с дразнящим блеском в глазах, что у них с Эндимионом все-таки родилось двадцать детей, несмотря на его сонное состояние, так что не так уж и несчастна она была