небесное рабам Божьим…
Имена их были никому неизвестны. Сверка переселенцев ещё не проводилась.
Похоронили скончавшихся за церковью, в яме, наскоро вырытой среди сосен. Из веток соорудили подобие креста.
– Весна придёт, земля помягчеет, тогда и перезахороним по-человечески, – пообещал Тихон.
Никто из прощавшихся не проронил ни слова: каждый думал свою горькую думу о том, кто же завтра ляжет в эту промёрзлую северную землю, чтобы остаться в ней навеки вечные безымянным странником без роду и племени?
– Значит так. Все, кто в состоянии двигаться, за работу! Хлеб в первую очередь – работникам, – объявил Тихон. – Больные женщины и дети могут оставаться в церкви.
И вот зазвенели пилы, застучали топоры, распугивая окрестных белок.
Лица работников побелели: кто нос отморозил, кто щёки и уши.
– Хорошо, давайте, пока морозы крепкие, полчаса трудимся, полчаса греемся, – согласился надзиратель с требованием работающей стороны.
До сумерек успели повалить несколько деревьев, нарубили дров.
Развели на улице костёр. Все высыпали из церкви и радовались огню, подставляя промерзшие руки и спины.
У кого-то оказалась металлическая кружка. Принялись растапливать снег и пить по глотку горячую воду, передавая её из рук в руки.
Древесина быстро разгорелась, ветер подхватил искрящуюся хвойную россыпь и подбросил в небо длинные, красные языки пламени.
Татьяна
– Танюш, ну как ты? А я тебе хлебушек и воблу принёс, нам за работу выдали. Скушай, Тань, тебе силы нужны, – Филипп изо всех старался поддержать жену.
Она совсем исхудала за последние дни вынужденного голодания.
– Как сыночка назовём, Тань?
– Геночкой пусть будет. Надо бы его покрестить, Филипп. Ты батюшку найди где-нибудь. А Дуся и Вася пусть крёстными идут.
– Покрестим, обязательно покрестим. Ты только поправляйся скорее! Как славно получится-то, ты послушай: дочь Шурочка и два сыночка – Женя и Гена.
– Шура, Жеша и Геша, – улыбнулась она мужу.
Но на третий день Татьяне стало совсем худо. Её колотил озноб и мучила жажда.
– Воды! Пить! Дуся, пить!
Евдокия приподнимала голову Татьяны, и та пыталась напиться талой водой из миски, которую где-то раздобыл Василий.
Молоко у неё не пришло, кормить Гену было нечем. Иногда мальчик просыпался, несколько минут его бессмысленный взгляд блуждал в пространстве.
– Глазки у сыночка синие, как небо! Так на Филиппа похож, на папочку своего. Славный наш малыш, – Евдокия не выпускала младенца из рук, баюкала и согревала его.
Татьяна вдруг начала причитать:
– Помру я, Дуся! Нехорошо мне. Ты уж позаботься о детях.
– Танюша, нельзя тебе помирать, и не думай об этом! Деткам мамка нужна. Ты живи, ради них живи! Вот Шурочка с Женей рядом сидят, и Геночка твой ждёт хоть молозива глоточек, подкрепиться ему надо. Что же он у нас на голодном