не страшен, сынок!
Горячка
Комсомолец Василий Пильганов провёл в горячке целый месяц.
– Остыл сильно, воспаление у него, – сказал доктор и прописал мальчику покой и тёплое питьё.
Мать неотлучно сидела у кровати сына, протирала влажным полотенцем лоб, поила водой и отварами, меняла постель и рубашки – в поту был он.
Василию снилось лето и бескрайнее поле душистых роз: там, среди неземной красоты, улыбалась ему Паничка. Она держала за руку крошечную дочку в беленьком платье.
Василий бежал к ним изо всех сил, но ноги не слушались его.
Тогда он превратился в облако и поплыл над лесами и реками, крича, что есть мочи:
– Пааа – ня, Панич- каааа!
– Васенька, сынок! – откуда-то издалека донёсся ласковый голос матери.
– Мама, где я?
– Ты дома! Поправляйся скорее!
За время болезни Василия произошли изменения: мельницу отобрали, его отец остался без работы, а в доме бывших купцов Просянкиных разместили совхозно-колхозный театр.
Больше Василий Пильганов не посещал собрания, из комсомола он добровольно вышел, а вскоре насовсем уехал из Петровска.
Глава девятая
Эшелоны скорби
Железнодорожная станция работала в напряжённом режиме.
График движения паровозов был уплотнён и усилен дополнительными составами.
Не хватало вагонов для бесперебойной отправки, а раскулаченные семьи всё прибывали и прибывали.
Их свозили на подводах из ближних и дальних деревень, сёл и городков. Переселенцы были разными по возрасту, полу и состоянию здоровья – немощные и здоровые, молодые и не очень, дети и подростки, мужчины и женщины: всем им предстояло преодолеть нелёгкий путь в новую жизнь.
Большинство из этих пассажиров были гражданами законопослушными, а потому не могли ни сопротивляться, ни понять замысел тех, кто сорвал их с родных мест.
Одни безоговорочно верили, что выселение за пределы своих колхозов – это переезд в соседнюю область на краткосрочный период. Другие считали, что взамен отобранного имущества им начнут выдавать документы на новые участки земли и новые дома.
Но никто им ничего не давал и не предлагал.
Уставших и перепуганных людей с запасами еды на трое суток, как было велено, торопливо рассовывали по вагонам.
Только прошли и день, и два, и три, и пять, запасы еды закончились, а они всё продолжали засыпать и просыпаться под нескончаемый стук колёс, не понимая, куда их везут и когда наступит конец поездки.
Чем дальше уезжали они от родных мест, тем больше печалились. Безудержные слёзы катились по щекам молчаливых взрослых. Со стороны могло показаться, что эшелоны уныния везут в неведомые дали фигуры скорбящих.
И только детский лепет вносил светлую, живую нотку в эту картину людского отчаяния: маленькие пассажиры не умеют подолгу грустить.
Шестнадцатый вагон
В списке кулацких семей, следовавших