обществу в Европе. Варварское общество отличается тем, что люди в нём избегают производительных занятий и стремятся использовать плоды чужого труда, тогда как в цивилизованном обществе люди живут своим честным и свободным трудом. Для перехода к цивилизованной, более высокой ступени развития общества нужно, чтобы достаточное количество людей развивали личную продуктивность и тем самым конкуренцию, которая «создаёт необходимую дифференциацию в обществе». В России же, по мнению Кончаловского, «общинное сознание» крестьянства препятствует развитию индивидуализма: «индивидуум подавлялся безжалостно, – отсюда безответственность и стремление к „паразитизму“».
Все модернизационные проекты русских властителей проваливались, потому что скорость появления этой прослойки производительных индивидуумов слишком мала. Несмотря на прошедшую в ХХ веке индустриализацию и сопутствующую урбанизацию гигантских масштабов, в России сегодня остаётся «то же самое общественное сознание, которое досталось нам в наследство от Руси, – то самое рабское сознание, которое никогда не получило частной собственности и политической независимости от единовластного сюзерена – хана-царя». Местами Кончаловский даже входит в полемику и отбивает доводы оппонентов, как, например, в этом шедевре социологического анализа: «Что касается Китая, то не надо забывать, что этический код китайского крестьянина, основанный на сохранении заботы о детях и стариках и примате общества над индивидуумом – код строгий! – лежит в фундаменте любого социального класса китайского общества, и это в корне отличается от пропасти, лежащей между русским общинным сознанием и сознанием интеллигента или технократа». Можно только представить, какую боль доставит чтение этой кухонной социологии людям с гуманитарным академическим бэкграундом.
В подтверждение своих слов Кончаловский цитирует историков Соловьёва и Ключевского и даже «марксиста» Петра Струве. В глаза бросается практически полное отсутствие ссылок на социальную науку XX века – будто не было ни Теды Скочпол, ни Эрика Хобсбаума, ни Карла Поланьи, ни хотя бы Макса Вебера. Не говоря уже о современной социальной и политической теориях, разве что американский культуролог Ричард Пайпс попал в зону видимости режиссёра. Видно, что Кончаловский просто не сталкивался с более или менее надёжными исследованиями в этой сфере. Например, он ни на секунду не сомневается в таких терминах, как «ментальность» и «русское сознание»: «убеждён, что с точки зрения современной европейской правовой науки русское сознание варварски архаично и, можно сказать, криминально». Но именно эти чёрные ящики давно являются маркерами невежества среди тех, кто занимается тем самым серьёзным и бесстрастным анализом общества, к которому призывает известный режиссёр!
Однако такая примитивная интеллектуальная несостоятельность не смущает ни самого Кончаловского, ни его целевую