и приготовлениями, Бортэ была как бы в полусне. Взглянув на рабыню, она удивленно подняла тонкие брови.
– Где же Горинка?
– Убита, – девушка отвела взгляд, боясь увидеть мучения ханум своей.
– Вспомнила. Уходи. Почистите с утра завтра мое парадное одеяние и приготовьте корону ханши Лан.
Служанка поставила поднос на низкий столик, поклонилась и вышла. Бортэ принялась задумчиво есть, глядя на портрет Донгмеи и лису в ледяном дворце.
– Была у заюшки лубяная избушка, а у лисоньки ледяная… Где же ты, Горинка? У Эрклиг-хана, где мертвые ставят свои юрты в степи черной, будто сожженной? Там буду я – и скоро, если Абукан поторопится. В шести дворцах у Желтого подземного источника обитаешь ты, тетушка. Не жизнь земную – вечность тебя не встречу. И у Горинки свой бог. За что же я теперь навсегда одинокая?
Ханум заплакала снова, размазывая пальцами с золотыми перстнями горькие слезы по щекам.
Глава 4
Все, что только было в Риме выдающегося богатством, умом или красотою, ожидалось на этот пир, равного которому не было в истории города.
Генрик Сенкевич, «Камо грядеши»
В стан Бату-хана прибыл сам князь Ярослав. Немолодой, степенный, речами разумными надеялся он договориться с врагами. Из Сороцка провожали его жена, дочери и сыновья с плачем, как на верную смерть. По осенним холодам ехал он среди юрт в рыжей шапке с бобровой опушкой и легкой шубке на куницыном меху, покрытой рыжим бархатом шитьем золотыми и голубыми нитями. Длинные рукава спускались лошади на бока и шею, но в них были прорези для рук, и видели сбежавшиеся дети, отцы и матери их зеленый атлас княжеского кафтана. Тихо ржала и фыркала белая кобылица, звуками и запахами лагеря напуганная. Звенели серебряные бляхи на узде ее. Чуть позади вез благообразный юноша стяг – легкого золотого ангела на алом поле. Два витязя в кольчугах из колец мелких, шлемах с острыми маковками и зеленых корзно ехали следом на сильных конях. Два боярина в шубах и шапках, на княжеские похожих, сопровождали государя своего. Держались они особо, тихо промеж собой беседуя, но слуги их, в поход опасный взятые, с тоской и тревогой смотрели на бесконечные юрты и любопытные загорелые лица с узкими карими глазами. В трех повозках везло посольство дары Бату-хану и семье его – воск, мед, сладкие вина, пушнину, золото и серебро. В конце отряда ехали витязи во всеоружии, будто закованные в железные клетки.
Всех отвели к Золотой юрте, помогли взять кое-что из телег. Оставив слуг с охраной малой возле коней и добра, князь с боярами и витязями зашли в жилище Бату-хана. Было там темно и тихо, будто не ждали здесь никого. Но только упал за последним гостем занавес, музыкант невидимый дунул в трубу. Тяжелый громкий звук прошел, как ветер, и задрожали после него, как листочки деревьев, нежные мелодии флейт. Под самым потолком легкие, как снежинки, юноши в красных, желтых и зеленых рубахах с узкими рукавами, темных штанах, но босые, зажгли десятки алых фонарей,