попросишь ты моей защиты, моих милостей. Не быть тебе ханом, не вести людей в бой. Уж поверь, Горинке ты позавидуешь, коли я стану над всеми. Никого жалеть не стану.
– Родился рабом, рабом и умрешь, – сверкнула глазами ханум.
Она выскочила из юрты и быстрым шагом двинулась к себе. Толуй уже держал за уздечки двух заседланных лошадей, но разгневанная девушка не заметила этого, мимо пролетела, вихрем ворвалась в юрту, где две служанки взбивали подушки у стен, и закричала: «Прочь!»
Жилище Бортэ отличалось от того, что устроил себе брат ее. Слишком долго делила девушка покой с царевной Донгмеи из Хуа-го. Все предметы в юрте были трех цветов: красного, желтого и черного, только белели кое-где бесценные фарфоровые вазы с голубыми цветами, зелеными драконами и пестрыми длинными птицами. На жердях, поддерживавших войлочную крышу, висели круглые алые фонари. Стены были украшены веерами с письменами, понятными только Бортэ, или тиграми, крадущимися по пушистым сосновым веткам, и блестевшими от лака ширмами, где в причудливых горах прятались дворцы с изогнутыми крышами. На одном из сундуков стоял портрет Донгмеи, написанный придворным художником еще до ее отъезда с младшей сестрой к Бату-хану. Даже искусный живописец не нашел ничего красивого в лице этом узком, длинном, покрывшемся прежде времени морщинами глубокими. Волосы выпали еще в детстве от какой-то болезни, и царевна из Хуа-го носила парики. Уши ее от «причесок» еще сильнее поднимались к щекам. Только умные черные бархатные глаза могли пленить чье-нибудь сердце. На счастье гордой Донгмеи, в юрты Бату-хана свозили всех чудесных красавиц покоренных народов, так что ничего не отвлекало ее от воспитания любимой племянницы Бортэ. Это она учила девушку рисовать, хоть бумаги в походе достать было негде. Рядом с портретом стоял сделанный на дощечке рисунок: хитрая рыжая лиса в ледяной избушке. Ханум никогда не видела избушки. Что это? Пришлось делать избушку похожей на дворец с ширмы Донгмеи. Только Горинка смеялась и говорила, что получилось совсем не то. Горинка!
Бедная Бортэ присела у огня и зарыдала. Светлые косы, грустные зеленые глаза, нежные руки, голос звучный, диковинный. Няня пела, и это так отлично было от других песен в юртах Бату-хана, что девочка забывала об игрушках и слушала, разинув крошечный рот от удивления и восторга. Плела Горинка Бортэ сложные косы, вышивала ей алыми нитями шелковые рубахи, мастерила кукол из соломы и лоскутков. Когда меньше чем за год сгорела Донгмеи от неведомой болезни, только няня, немолодая уже, удержала от безумия и отчаяния юную госпожу свою. Из ее рук без страха брала ханум пищу, с ней одной могла поделиться тем, что на сердце утаено. Постель Горинки была в юрте ханум, и подушки мягкие и одеяло беличье, дорогое, хранили очертания тела предательницы. Ни в чем не знала недостатка рабыня, служа дочери бога на земле. Бортэ посмотрела на строгое лицо Донгмеи:
– Может, хоть тебе ведомо, отчего няня моя выбрала лютую смерть?
Но надо было торопиться. Отодвинув портрет, открыла девушка сундук и вынула оттуда золотую шкатулку, выудила крохотный фарфоровый бочонок с лягушкой и подцепила оттуда пальцем