старых газет.
В квартире Златокрыл споткнулся о порог и рухнул ничком поперек кровати. Марвин успел придержать ветхое пальто за плечи, и Златокрыл выпал из него – жалкий, исхудавший, болезненно-бледный.
На острых лопатках желтели обнаженной костью обрубки крыльев.
Ключ с жужжанием вгрызался в комковатый матрас. Марвин запустил руку под острую, как киль, грудину Златокрыла и вынул ключ из скважины. Накрыл тело пледом. Златокрыл был холодный, как лед. В относительном тепле квартиры исходящая от него вонь сделалась нестерпимой.
К этому Марвин привык.
– Не заводи меня утром, – сказал вдруг совершенно трезвым голосом Златокрыл. – Не надо. Прошу.
И уснул – сразу, как засыпают на полуслове дети.
Марвин долго еще, почти до серого рассвета, курил у окна, задумчиво глядя на снег, посыпающий город. В небе меж башен смутными тенями носились никогда не спящие ангелы, высматривая с высоты пропитание. Городские помойки манили их, словно магнит.
Утром, когда по улицам потянулись первые прохожие, и омнибусы зазвонили в звонки, Марвин завел пружину в сердце храпящего Златокрыла. Оставил ключ медленно вращаться в его груди, замкнул на раздувшейся щиколотке стальной обруч, соединенный цепью с кроватной рамой, и ушел.
Его ждала фабрика.
На фабрике работала Берта.
Марвин пробил карточку на проходной и до вечера прилежно выполнял свою работу. Деревянные заготовки превращались в его руках в сложные конструкции; поршни, тяги и латунные сочленения сверкали на фоне темного лака. Ступни и кисти, предплечья и голени, снабженные прочной ременной сбруей, ложились в корзины, которые уносили мальчишки-разнорабочие.
Когда фабричный свисток обозначил конец смены, Марвин сдал инструмент и заготовки угрюмому молчуну с металлическими клешнями, заменявшими ему руки. По бумагам все сходилось как нельзя лучше, но карманы тренча теперь приятно оттягивали некие предметы, которые Марвину не принадлежали.
На проходной он дождался Берту.
Кутаясь в легкое, не по погоде, пальто, она вышла в толпе молодых женщин, которые работали на линии заводных сердец. Среди усталых, но улыбчивых лиц напряженное лицо Берты было бледным пятном смятения и страха.
Марвин без слов увлек ее в ближайшую кофейню.
Грея ладони о чашку, полную душистой черноты, она на глазах оживала. Марвин терпеливо ждал. Наконец, поняв, что девушка пришла в себя, он спросил:
– Получилось?
Берта кивнула и передала ему под столом сверток коричневой бумаги, перевязанный бечевой. Бумага скрывала нечто тяжелое. Марвин точно знал, что в свертке.
– Как он? – спросила Берта.
Марвин пожал плечами, не глядя на нее.
– Так плохо?
На глазах у Берты блестели слезы.
– Теперь будет лучше, – сказал Марвин. – Ты очень помогла ему.
Берта беззвучно расплакалась, разом постарев на десяток лет. А ведь