тебе, Ежихина, объясняю! Денег сейчас нет. Могу люстру отдать, – Хлюпин крутанул под носом у бабки груду запыленного хрусталя на проволочках. Цацки брякнули, но ни одна не заиграла на свету.
– Денежкой бы мне, милок. Бабушка бедненькая, денежек не хватает.
– Возьми люстру, Ежихина, и продай.
– Кому она нужна-то?
– Это ж настоящий хрусталь! Почистить только надо. Мне некогда. Статью пишу.
– Давай люстру и вазу!
– Какую вазу?
– Которая тоже хрустальная, с листьями, у тебя в серванте стояла. Ты сервант на помойку снес, а вазу оставил.
– Ты откуда, бабка, знаешь? Подсматриваешь что ли за мной? – окрысился Хлюпин.
– Да я всё, милок, знаю, что в Когево делается, – ответила бабка. Нехорошим таким тоном. Не по себе стало Хлюпину. – Все знаю. Хоть бы девяти дён дождался, чтобы мебель родителей из дома выносить. А то сразу, как мать схоронили, вещички на помойку выставил. Давай люстру с вазой, и будет тебе рассказ!
– Ну, ладно, принесу тебе вазу. Говори! – Хлюпин включил компьютер. Кулер завыл. Хлюпин приготовился записывать.
– Птицу они привезут. Пукана. Носатую такую. В тепле живет, на холоде мерзнет, – дробным шепотом заговорила бабка. – В лесок наш пустят и будут смотреть – что с лесом, и с пуканом этим сделается. Но только не к добру это – наши-то в лесу чужих не любят. И никто не знает, как пукан себя поведет, и кем он в лесу станет.
Бабка схватила люстру.
– А цацки-то, цацки! – она бойко завернула хрустальную кучу в грязную рогожу, и сунула в ведро. – Бывай, милок! – и выскочила из комнаты.
§§§
Кран тёк. Во второй вечер я написал возмущенное заявление вахтерше с бесцветными глазами. Тётенька в кофте из разномастных ниток потягивала молоко из блюдечка у входа в общагу. Лицом вахтерша как две капли воды походила на бабку из поезда. Никакой реакции на моё заявление не последовало.
Я зашел в местное сельпо, в котором торговали всем: пряниками, стиральным порошком, ковриками для компьютерной мыши, шариковыми ручками и удобрениями.
Бесформенный продавец с таким же лицом как у бабки из поезда, в полинявшей до полной потери цвета спецовке, долго рылся на заваленных стеллажах. Рылся, чтобы сказать, что прокладок для крана нет, и когда будут неизвестно. Как будто он с самого начала не знал, что прокладок для крана нет.
Кран тёк. Звук капель проникал сквозь закрытую дверь санузла. Я попробовал заткнуть кран тяпкой, но не помогло. Попросил перевести меня в другую комнату и получил ответ: «Там не топят». Рефлексировал на темы «Почему в общаге не может быть уютно?», «Почему в общежитии Когево при всем вселенском значении города в мировой науке нельзя починить один-единственный кран?», «Почему в XXI веке надо жить с допотопной сантехникой?».
Все эти мысли звучали у меня голове знакомым голосом, пока я вдруг не сообразил, что это – голос Ельшинского.
Чтобы выключить шарманку в голове, я взял рюкзак,