ты тоже, – докончил Игрок. И, повернувшись ко мне, добавил: – И вот с этим человеком мне уже полтора часа общаться приходится. А он ни о чем, кроме войны, говорить не хочет. Прямо тоска берет.
Я посмотрел на него. Невыразительная фигура, невыразительное лицо. Только ввалившаяся глазница с левой стороны черепа придавала ему вид дьявольски хитрый. С виду – лет под сорок. Хотя, собственно, нам всем с виду лет под сорок. Сухощавый, даже стройный. Абсолютно среднего роста. Лишь единственный глаз горел весело и выжидающе под не в меру густыми бровями. Прозвучи рядом: «Делайте ставки, господа», и он сорвется с места и побежит искать, где тут рулетка, чтобы сделать ставку. И глаз его при этом воспылает огнем азарта. Одно слово – Игрок.
– Что-то долго Доктор с Мудрецом возится, – рокотнул Леонид. – Наверное, что-то серьезное.
– Слышал, что его к пушке привязали и выстрелили, – подсказал я.
– Скажи, а? – удивился экс-спартанец. – Видно, крепко он кому-то насолил. Меня вот ни разу к пушке не привязывали.
– Пророков нынче всерьез не воспринимают, – заметил Лонгви. – А если воспринимают, то в обратном смысле. А к пушке меня тоже как-то привязывали. Португальцы, лет пятьсот назад. Я тогда мавром был, пиратствовал потихоньку. И на их корабль нарвался. Если бы в бейдевинд не стал свою «Розу Алжира» класть, мы бы их одолели, хоть у них и пятьдесят пушек против наших двадцати восьми было. Я сглупил – нужно было по правому борту держаться, у них там только три орудия живых оставалось. Дать пару залпов, разворотить все – и на абордаж. А я, дурень, решил и с другого борта их артиллерию потрепать. Уж больно у меня канониры хорошие были, как на подбор. А они, гады, в клинч вошли и всех моих канониров, как лук в салат, пошинковали. Меня, как хозяина корабля, к моей же пушке привязали и салют кишками сделали. Доктор мне потом половину внутренностей менял.
Я подумал, что этот бы, пожалуй, тоже остался в Фермопильском проходе с тысячей воинов – но не ради того, чтобы свою воинскую доблесть испытать или крепость руки, как Леонид. Его в подобной ситуации привлек бы риск – тысяча бойцов против двухсот тысяч, как двадцать восемь орудий против пятидесяти. Это тоже азарт, тоже – игра, только на кону не деньги, а жизнь. Но ведь интересно, чья возьмет, и ради того, чтобы выяснить это, Игрок будет стоять до конца. Только не так, как Воин – по всем правилам боевого искусства, грудь на грудь, отвага на отвагу, заход с тыла почитая за бесчестье. Игрок и сам будет не прочь с тыла зайти, да еще и другие каверзы выдумает – тысяча против двухсот, уж больно силы неравны. И он будет равнять их хитростью.
Время тянулось невыносимо медленно. Несмотря на то, что нам, как я понял, предстояло выступать в связке, на данный момент разговаривать было не о чем. Потому что друг друга мы если и знали, то только в той мере, какую между делом, в разговорах, позволили себе Доктор и его большеголовый помощник. А потому беседа затухла сама собой, как костер, в который не подбрасывают дров, и никто из нас троих не прилагал