времена изменились. Не хочу припоминать подробностей, но… Я с ним рассорился, когда ты был ещё совсем маленьким. Повёл себя глупо. Наверное, отец не должен говорить сыну о таких вещах, но я поступил не лучшим образом. Потом, конечно, пытался мириться, отправлял гонцов на невольничьи рынки, но Когга Химерона не так легко найти.
Вы рады его письму, папа, спросил Борк. Голт хлопнул его по плечу: последний раз я так радовался, когда родился ты, моя радость. Он всегда держит слово и у него бойцы злые и цепкие, как акулы. Ты говоришь, эта Ине красива? Борк на секунду задумался, потом, скривившись, ответил: насколько может быть красива плосколицая. Голт плотоядно облизнулся и спросил: у неё развитые молочные железы? Голт кивнул. Его отец расхохотался и хлопнул в ладоши: тогда, возможно, у тебя появится братик или сестрёнка. Я попрошу Когга Химерона оставить её в живых. Разумеется, ты тоже сможешь совокупиться с ней, если захочешь. Если вы сочтёте это нужным, отец, я подчинюсь, пробормотал Борк, опустив голову.
Отец слегка присел, заглянул ему в глаза, не давая отвести взгляд, и припечатал: она тебе нравится. Когда ты говоришь о ней, у тебя голос меняется. Точно. Она тебя приворожила. Борк поднял голову и зло буркнул: нет, папа, вы не правы. Я просто хочу унизить её, раздавить, отомстить за её наглость. Старик погладил его по щеке и ответил: у тебя будет на это время. Много времени. Плосколицым женщинам не нравятся наша внешность. Ты сможешь как следует насладиться её криками. Но я сделаю это первым, хорошо?
Хорошо, папа, с плохо скрываемой радостью ответил Борк, поклонившись отцу.
Сильное подводное течение, холодное, как декабрьский ветер, так терзало батисферу, что одна из магнитных ножек, крепивших судно к палубе большого корабля, оторвалась и батисфера мотылялась под напором воды как поплавок при хорошей поклёвке. Молодой живодел Зенофон, управлявший ею, плевался и шипел все матерные слова, которые смог припомнить. Его швыряло из стороны в сторону, он пытался уцепиться хоть за что-нибудь, но вспотевшие от духоты руки соскальзывали с поручней. Когда раздался звонок, ему, наконец, удалось обвить голенью приваренную к днищу ногу табурета, и занять более-менее устойчивое положение. Он поднёс к уху эбонитовую трубку, удивляясь, как это течение не оборвало ни кабель, ни шланг подачи воздуха, как за бортом раздался скрежет. Бабах! Течение чуть ослабло и магнитная ножка с грохотом опустилась на палубу. В трубке колокольчиком зазвенел голос кане Ине, искажаемый помехами: высокородный Зенофон, у вас всё в порядке? Я слышу какой-то страшный шум. Всё в порядке, моя кане, ответил Зенофон: хвала повелителю вод Лебеофану, планула хорошо расправляется. Ваш план, кане Ине, оказался поистине гениален. Трубка заскрежетала помехами, но голос Ине вновь пробился сквозь шумы и гул: Зенофон, проверьте, пожалуйста, как справляются зулуманте и нырятели.
Зенофон выглянул в иллюминатор, но увидел только заросший водорослями