едва заметно кивнул – он учил историю, но не мог похвастать, что очень прилежно изучал этот предмет.
– Раньше люди были дикими. Орали и топали, махали палками, собирались в орды. Строили уродливые тяжёлые конструкции для жизни в попытке отгородиться от всех, и всё это со временем осыпалось в Бездну, так или иначе. Выжимали из симиантина самые тяжёлые фракции и делали жуткие тяжёлые боевые машины. Совершали идиотские поступки – сколько улетело в Бездну воинственных армий, прежде чем их руководители смекнули, что собираться огромными толпами, да ещё и «маршировать», если ты знаешь такое слово, это, пожалуй, самое глупое, что только можно придумать в нашем мире.
Къел сделал небольшую паузу. Не то, чтобы Круэлю сейчас хотелось слушать лекцию по истории, – но Къел так оживился, что это невольно увлекало. Может, он раньше был преподавателем, которого прогнали из школы за что-нибудь неприятное?
Къел продолжил:
– Потом люди потихоньку поумнели, сборищ не стало, общения между нами стало меньше. Идеи, способные увлечь толпу, много людей – бред и путь в никуда, теперь это всем так или иначе понятно, ну по крайней мере в нашей Агломерации. Они находятся под негласным табу и строгим контролем правительства. Теперь у нас не принято шуметь. Громко говорить. Показывать эмоции на улицах. Раскачивать и расшатывать. Но это не значит, что люди не хотят этого. Они хотят, и очень сильно. Но всё это – дома. В своих ячейках. Там можно и орать, и топать, и ругаться, и бить посуду. Всё, что хочешь. Мир не рухнет от этого. По крайней мере, тот, что снаружи. А чужой внутренний мир никого не волнует на самом-то деле. Даже внутренний мир ребенка для матери – ничего не значит, по сути, что бы там не лепетало одурманенное инстинктом внешнее сознание. Это два разных человека с того самого момента, когда рука врача своей безжалостной копной пальцев обрубает ему пуповину, и вопрос только в том, когда это понемногу, с болью и отчаянием, станет очевидным её владельцу…
Круэль слушал его вполуха: с одной стороны, очередной умник, что-то пытается ему впарить, но чем-то слова задевали его. Он слышал в них что-то именно для себя, и кажется, этот внезапный собеседник действительно хотел что-то ему сказать. Не помочь, не успокоить – всем плевать на всех, это же и так понятно, но… но что-то он всё-таки хотел сделать, старался, по крайней мере.
– Поэтому… – он поднял глаза, в которых медленно тлел термомох – две его маленькие копии, – радуйся, что у тебя вообще есть семья. Я знал людей, которых почти в прямом смысле воспитала Бездна, и это ужасно.
Круэль вздрогнул и хотел было возразить: как Бездна могла воспитать, что за бред, но Къел не дал ему это сделать. Он продолжил свою речь, становясь всё больше похожим на профессионального оратора. Знаете, из тех, что катаются по разным заведениям типа их техникума и пытаются вдохновить кого-то на что-то, сами при этом являясь совершенно убогими неудачниками,