их прилипать к дереву, а потом освобождаться при следующем порыве грозового ветра.
Я сделала вдох через рот. Нам нужно было или бежать снова вниз – и предпочтительно до самой железнодорожной станции, крича от ужаса, – или следовало немедленно заговорить с этим беднягой.
Я бы выбрала первое, даже если это означало бег под дождем в ботинках на высоких каблуках с риском сломать шею, но именно второе нам предстояло сделать.
Томас ободряюще кивнул, потом вошел в комнату, оставив меня стоять, прислонившись к дверной притолоке, и искать опору только в собственном рассудке. Если он в силах это сделать, то и я смогу.
Если бы только мое тело поспевало за смелостью мыслей.
Он придвинул к кровати два стула – их ножки протестующе заскрипели, – потом жестом пригласил меня сесть. Ноги перенесли меня через комнату по собственной воле, а сердце пустилось в галоп. Я спрятала руки в складках юбки, когда села. Мне не хотелось, чтобы бедный Торнли увидел, как сильно они трясутся; ему и так приходится достаточно страдать.
Жестокий кашель сотрясал его тело, вены на шее надулись, напоминая корни деревьев, выдернутые из земли. Я налила стакан воды из кувшина, стоящего рядом с кроватью, и осторожно поднесла к его губам.
– Выпейте, мистер Торнли, – ласково сказала я. – Это успокоит ваше горло.
Старик медленно отпил из стакана. Вода залила ему весь подбородок, и я вытерла ее носовым платком, чтобы он не простудился вдобавок к остальным болезням. Когда он напился, его мутные глаза обратились ко мне. Я подумала, что он, возможно, ослеп, но все равно улыбнулась ему. Через несколько мгновений на его лице появились признаки узнавания.
– Мисс Уодсворт, – он снова закашлялся, на этот раз не так сильно, как раньше. – Вы такая же красивая, как ваша мать. Она была бы рада, что вы выросли такой прекрасной, упокой, Господи, ее душу.
Хоть я и слышала эти слова всю жизнь, мои глаза все равно обожгли слезы. Протянув руку, я убрала с его лба редеющие волосы, стараясь не задеть открытых болячек. Я не думала, что он заразен, но не стала рисковать – не сняла перчаток. Он закрыл глаза, его грудная клетка замерла.
Сначала я ужаснулась, подумав, что он ушел из этой жизни в иной мир, но потом его веки задрожали и приоткрылись. Я выдохнула. Нам нужно получить ответы сейчас же. Я ненавидела себя за то, что приступаю прямо к делу, но боялась, что он быстро потеряет силы и не сможет долго разговаривать.
Я произнесла про себя молитву, чтобы мой обратный билет гарантировал мне прямую дорогу домой, в Лондон, чтобы дорога не свернула в ад.
Томас смотрел только на камердинера, не обращая внимания ни на что другое. Меня обдало холодом, когда я увидела, что на него совсем не влияет наше нынешнее положение и что он действительно умеет отключать свои эмоции по желанию. Каким бы ни было полезным это умение, оно было неестественным и напомнило мне о том, как мало я знаю о его жизни за пределами лаборатории дяди.
Словно почувствовав мое недовольство, Томас прервал свой процесс дедукции на несколько секунд, встретил