чувства. Ужасно наседать на умирающего, и если Томас Кресуэлл начинал догадываться об истинных причинах нашей поездки сюда, то я действительно отклонилась от правильного пути.
Возможно, я и правда такая достойная порицания личность, какой меня считает общество. Могу представить себе, что бы сказала тетушка Амелия и сколько раз она бы перекрестилась, приказывая мне молиться о прощении грехов. Она была фанатично религиозна.
Решив, что я достаточно мучила умирающего, я встала.
– Я должна перед вами извиниться, мистер Торнли. Я вижу, что расстроила вас, а это не входило в мои намерения. – Отпустив юбки, я сжала руками его холодные ладони. – Вы были замечательным другом нашей семьи. Не могу выразить, как мы вам благодарны за вашу отличную службу.
– Ты бы рассказал им все, дедушка.
Молодая женщина, которая открыла нам дверь, теперь стояла, скрестив на груди руки, у спинки его кровати, и голос ее звучал мягче, чем я от нее могла ожидать.
– Очисти свою совесть перед этим последним путешествием, – сказала она. – Что плохого может случиться, если ты расскажешь ей о том, что она хочет знать?
Теперь я увидела большое фамильное сходство. У обоих были одинаковые густые брови, очаровательно большие глаза и идеальные высокие скулы. Рыжий оттенок волос намекал на ирландские корни, а россыпь веснушек на носу делала ее более юной на вид, чем я сначала подумала.
Теперь, когда ее фигура не была перекошенной под тяжестью младенца, я бы сказала, что она ненамного старше меня. Некоторые ее слова всплыли в моей памяти.
– Вы что-то об этом знаете? – спросила я. Она смотрела на меня непонимающим взглядом, будто я говорила на другом языке. – О том, почему он должен очистить свою совесть?
Она покачала головой, не сводя глаз с беспокойно дергающегося тела дедушки.
– Он не сказал ничего такого определенного. Просто мечется по ночам, вот и все. Иногда, когда спит, что-то бормочет. Я никогда не могла ничего понять.
Торнли так яростно чесал свои руки, что я опасалась, как бы он не порвал кожу. Это объяснило некоторые его болячки: у него образовывались струпья, потому что он расчесывал их и вносил инфекцию. Значит, это не проказа. Это просто похоже на нее. Я подавила тошноту одним болезненным глотком. Невозможно даже представить себе, как ему больно.
Схватив банку с мазью с тумбочки, его внучка поспешно подошла к нему и стала наносить мазь на его руки.
– У него отказывают органы, и он ужасно чешется. По крайней мере, так сказал врач, – она еще раз щедро помазала его руки мазью, и он затих. – Мазь помогает, только ненадолго. Постарайся не чесать так сильно, дедушка. Ты рвешь себе кожу в клочки.
Томас поерзал на стуле – явный признак того, что ему не терпится высказать свое мнение. Я бросила на него угрожающий взгляд, который, как я надеялась, предупредит его о том, как ему будет больно, если он посмеет вести себя в свойственной ему очаровательной манере в доме Торнли.
Он не обратил внимания на меня и на мой взгляд.
– Насколько