хлопающие по карманам в поисках «лопатника».
С позиции вечности, сверкающей кристаллом бесконечности, эта эпоха, безусловно, предстанет увлекательной и яркой, обычные же люди, обыватели, у кого «капуста» была не в кармане, а все чаще единственным блюдом на столе, рассчитывали тогда только на то, что в случае чего будут болеть недолго и умрут скоропостижно, как напишут на венке.
Михаил Ревницкий явственно запомнил одну встречу с Алексеем Дарновым, когда для него, Михаила, все уже бесповоротно изменилось, он оказался по другую сторону баррикад, зажил другой жизнью, с иным распорядком дня, дома почти что не бывал, казалось, что пересечься старым друзьям было просто невозможно, да и не суждено. Обычным делом, например, для него стало встречать рассвет на ногах, покуривая на безлюдной центральной площади, дожидаясь, когда все будут спешить на работу и на учебу, а значит, уйдут жена и дочь, опустеет квартира, тогда-то можно идти и отсыпаться, после очередной ночной попойки, вечером же снова уйти кутить.
Так вот однажды рано утром на выходе из кабака Ревницкого схватили за плечо. Схватили сзади и, если бы подкравшийся не заговорил сразу, то мог бы и получить. У Ревницкого уже вырабатывались рефлексы, он теперь не ждал никакого приглашения, чтобы раздробить челюсть.
– Миша! Ты?.. Куда ты пропал? Ну ты даешь! Ты почему хотя бы трудовую книжку не заберешь, почему не уволишься нормально? Там отдел кадров уже надоел мне! Пойдем, в общем, пойдем!
И потянул. Ревницкий пытался остановиться, сказать, что он на машине, но Дарнов тащил и приговаривал, мол, ничего, пройдешься.
– Ты хоть не на партком меня ведешь, а? – рассмеялся Ревницкий, и они разговорились.
Дарнов убеждал, что нельзя так с людьми поступать, со своими коллегами, переставать ходить на работу ни с того ни с сего и даже с некоторыми не здороваться, в отделе кадров женщины метаются, не знают, что делать: выговор, увольнение или… Почему не прийти и не забрать «трудовую», почему не попрощаться со всеми? Ревницкий смотрел на Дарнова и не знал, что ответить, так теряешь дар речи во сне, когда призрак давно умершего явился и все допытывается о чем-то, чего и в помине уже нет. Какая еще «трудовая»? Зачем она ему? Ревницкий все хотел повернуть своего давнего товарища, как будто заставить обернуться волчком, чтобы тот глянул на улицу, которую они пересекают, и на прохожих, ведь ничего того, о чем говорит Алексей Дарнов, нет давным-давно. Нет никаких обязательств, нет никаких формальностей, бумажек никаких, кроме зеленых продолговатых полосок с портретами американских президентов двухсотлетней давности. Рубли после валюты кажутся игрушечными, ненастоящими, уже рука не удовлетворится ими, почувствует подмену, воспримет за просроченный билет в иллюзию, в сновидение. И жили они до недавнего в выдуманной стране, столпами коммунизма во сне увиденную, а затем расчерченную на народах, как на ватмане. Зелень долларовая – это истинный цвет реальности, ее изнанка, все вокруг в лианах, под ногами змеи, вверху солнце в зените, прошивает световыми иглами