Тогда получается, что всё-таки – другие. Они – другие. Или, правильнее сказать, что мы – другие, потому что они ближе к началу, а мы… мы к концу.
– Это я вас своим пессимизмом заразил, – сказал Николай, на этот раз примирительно и даже с виноватой улыбкой, – что-то прохладно стало. Мурашки даже какие-то… Может, коньячку немножко, ежели этот… транспарентный оставил?
– Невзлюбили строителя башни? – спросил я, открывая дверь в кафе и пропуская Николая вперёд.
– Да ну его, – он решительно направился к нашему столу мимо всё так же вяло движущегося, правда теперь уже под какую-то бодрую попсу, хоровода, – вот он точно – другой.
– В том смысле, что… ещё ближе к концу?
– Точно ближе.
– А это «точно» – не зависть? Вам-то не хочется быть ближе к концу?
Он усмехнулся.
Атмосфера за столом не изменилась. Стайки по интересам функционировали в прежнем режиме, милая Людочка что-то нашёптывала на ушко в конец осовевшему юбиляру… Правда, провинившийся Физик со своей синеглазой брюнеткой куда-то исчез, зато уровень жидкости в бутылке коньяка остался неизменным.
– По половинке?
Я не возражал.
– Так в чём же их отличие-то? – решил всё-таки продолжить тему после формальной паузы, полагающейся для пережёвывания закуски, Николай.
– Да – в чём… Знаете… Мне, как раз, когда я срочную отслужил и только вернулся… с матушкой моею в ту самую Кержинку – вы упоминали – поехать пришлось. По печальному поводу – умерла её сводная сестра, тётя Наташа. Она одинокая была, жила себе тихонечко – и умерла… в хатке такой… Раньше-то я у неё только один раз был, маленьким совсем, а тут, в более – менее взрослом состоянии… Так-то мы в Кержинку наведывались, но заезжали к другой сводной сестре, Ганне – у той и семья, и дом по тем временам хороший… Когда приезжали, и тётя Наташа к ней заходила с нами повидаться… Ну, по крайней мере, я почему-то у неё в доме не был, а тут зашли с матерью… В общем, как сейчас принято говорить – это был культурный шок.
– Что же там… такого?
– Ну… Вокруг домики под железными крышами, палисадники… Где-то мотоцикл у двора стоит, машина даже… А тут – плетень покосившийся… Среди вишен, за плетнём, хатка низенькая, беленькая, вроде как тоже покосившаяся, под высокой крышей, соломенной, труба белая из соломы торчит… Дело летом было, как раз вишни созрели. Дверь дощатая в хатку – я роста невысокого, а согнуться пришлось, чтобы войти. Крошечные сени, ещё дверь – и единственная комната, с печью на целую её треть.
– Типа студия, – усмехнулся Николай.
– Типа… Только пол земляной… Стол из выскобленных досок сколочен, у стены за столом лавка. Стены неровные, мелом побеленные, как руками лепили… Окошко крохотное на четыре стёклышка… Нет – два окошка. Иконки в углу, на полочке… Единственный анахронизм –