ещё в этой сраной палате. Дело тут нечисто, ни у одного из нашей группы не было ни одного признака страшной болезни, которая за последние полгода скосила шестьдесят процентов населения Земли, а нас всё ещё держат взаперти, ежедневно берут анализы и пичкают таблетками и инъекциями. Либо мы ещё живы только благодаря этому, либо Барри не такой уж параноик.
Глава 3
«И грянул гром».
Я проснулся от нечеловеческого крика. Это было что-то среднее между звериным рыком и боевым кличем. Я чувствовал, как моё лицо окаменело от напряжения. В коридоре зажгли свет, я выглянул и увидел трёх бегущих санитаров и доктора Вайлдса. Крик сменился громкими причитаниями и плачем, я узнал голос Филлипа. «Боже, неужели началось». Говорят, что от некоторых мыслей идёт холодок по коже, так вот я сейчас чувствовал себя грёбаной ледяной глыбой посреди Антарктики. Это вторая фаза заражения: «беспокойство и головные боли перетекают в истерические проявления, в основном это наблюдается ночью во время глубокого сна, а наутро пациент ничего не помнит» – эти слова навсегда въелись в мою память. Вторая фаза погубила многих одиночек, они просто не знали о чём шепчут по ночам и как громко рыдают, а люди в наше время так привыкли к крикам и плачу за стеной, что просто не обращали внимания.
«РОЗИ! МОЯ РОЗИ! Я ЗНАЛ, ЧТО ТЫ ВСЁ ЭТО ВРЕМЯ РЯДОМ! НЕТ, НЕ ТРОГАЙТЕ МЕНЯ! ДАЙТЕ МНЕ ПОБЫТЬ С ЖЕНОЙ! ТЫ, ГРЁБАНЫЙ СУКИН СЫН, УБЕРИ ОТ МЕНЯ РУКИ, ПОКА Я НЕ ВЫРВАЛ ТЕБЕ КИШКИ ЧЕРЕЗ ТВОЮ ГНИЛУЮ ПАСТЬ».
Если бы я не знал, что справа по коридору от меня только палата Филлипа, я бы в жизни не подумал, что это он рычит и исторгает ругательства. Вдруг всё затихло. На современном новостном языке сказали бы «медицинский персонал максимально лояльно и безопасно для потенциально заражённого нейтрализовал угрозу», но я говорю, что «они накачали его хрен знает чем, да так, что он тут же повалился с ног». Вообще мысль о том, что моя комфортная палата в секунду может стать современным аналогом газовой камеры не покидала мою голову. «О здоровье моём они заботятся, как же» – злобно прошептал я.
Я никогда не ощущал подобного, я не был революционером по натуре, обычно моё недовольство ограничивалось едким сарказмом и последующим принятием событий. Но за последний месяц я понял, как сильно ценю свою свободу. Сейчас я был готов биться за возможность самостоятельно решать, что мне делать, за возможность ошибаться и исправлять свои ошибки! Я был готов взять Сидни за руку и пробиваться плечом к плечу с Барри через неприступные стены изолятора. Но я мог лишь надеяться, что сам вскоре не буду биться головой об стены, изрыгая проклятья.
Неужели я прошёл свой путь, чтобы беспомощно сидеть, сложив руки, пока гибнут люди? Разве так нужно выживать? Как бы иронично это не звучало, но именно в изоляции я стал к обществу ближе, чем когда-либо в своей жизни, я чувствовал единство со всеми, кто заперт, со всеми, кто болен, со всеми, кто потерян. Я встал с кровати, подошёл к широкому панорамному окну и почувствовал, как моя ярость медленно угасает в стенах больничной палаты.
В моей голове вертелась только одна мысль – «Может