города – долговечный, сильный и стабильный. В них небо встречается с морем, создавая неповторимые оттенки между светлым и темным.
– Как мне называть тебя? – спрашивает он, влетая в мой дом, в мое сердце, в мою душу. Захлопывает дверь, закрывает ее на внутренний замок и держит меня за плечи. Я не смею сделать и шага.
– Мое имя Лилиана Тёрнер. – выдыхаю я больше для себя, чем для него. Убеждаю себя, создавая твердую, нерушимую почву под ногами. – Называй меня Лилианой.
– Тогда, – говорит он, сильнее сжимая руки на моих плечах, и между нами пролетает какая-то опасная искорка. – Лилиана Тёрнер, я собираюсь сделать что-то очень глупое, и ты можешь послать меня ко всем чертям или ударить, но, – его голос ломается, а у меня в груди уже полыхают переливающиеся всеми цветами кометы, разбиваются о ребра. – Не исчезай, пожалуйста. Ты самый живой человек из всех, что я знаю.
– Посмотрим, – шепчу я, мягко касаясь пальцами его рук. – Захочешь ли ты это сделать, если узнаешь меня лучше.
Слова его совсем не останавливают и не пугают.
– Тогда это будет моей самой правильной ошибкой. Ведь я собираюсь сделать это сейчас. – признается Эван, и я прекрасно осознаю, что это чистая правда. Мурашки, еле различимыми теплыми покалываниями, словно крохотными иголочками, пробежались по всей спине.
– И моей тоже.
Эван наклоняется, и не медля, одна его рука скользит за спину, вызывая новую волну мурашек, а вторая бережно ложится на шею и приподнимает мое лицо, которое вот так просто, без усилий, отзывается на его безмолвную просьбу. В коридоре до сих пор темно, но я все равно прикрываю глаза, и мне всё нравится в этом нежном мгновении: то, с какой немного детской наивностью он прикасается ко мне, осторожно изучая изгибы тела, с каждым легким движением спрашивая о границах, смущенно тянет к себе; брошенная на пуфик сумка, скомканные чеки на полке, духи, помады, зеркало, безлико отражающее наши силуэты напротив.
– Ты уверен? – спрашиваю я, когда его дыхание оказывается в решительной близости и окутывает лицо мягким облачком, а до непоправимого остается лишь пару сантиметров.
Пыталась ли я его остановить или нет – уже не имело значения. Эван не стал обдумывать свой порыв, и вместо ответа подался вперед.
Последний раз я целовалась лет в пятнадцать, еще в то время, когда все еще могла трезво мыслить. За мной ухаживал мальчик из музыкальной академии, пианист, характером похожий на моего брата. Может, потому я и влюбилась, ведь всецело обожала Роберта. Тот мальчик сочинил мелодию, назвал ее «Лайза-Лу» в честь моего имени, но не слишком отчетливо для одноклассников, чтобы сыграть ее, показать преподавателю. Помню, как я пыталась закрыть раскрасневшиеся щеки ладонями, пока слушала ноты и смотрела на него. После занятий он проводил меня до поворота к дому, обнял, и тогда я позволила ему поцеловать себя.
Но сейчас все было по-другому.
Отталкивая людей одного за другим, я не соглашалась даже на невинный поцелуй в лоб. Никаких отношений,