Гарольд молча открыл перед ним дверь машины. Генри сел. Не сказал, куда ехать. Но адрес знали оба. Он вошёл без ключа. Дверь была не заперта. Внутри пахло едой, чаем и тем, что в этой квартире всегда оставалось – покоем, которому не нужно было разрешение. Свет был приглушён, комната – полутёмной, но уютной. Адель вышла из кухни, вытерла руки о тканевое полотенце, посмотрела на него. Он не сказал ни слова. Она тоже. Он снял пальто. Повесил. Она вернулась обратно. Через несколько минут он услышал, как стучит крышка кастрюли, как доносится тихое шипение масла, как капает вода. Он сел за стол. Не глядя. Не спеша. Пальцы на столешнице – напряжённые, будто продолжали держать оружие. Она поставила перед ним тарелку. Потом – села напротив. Ели молча. Он – не жадно, но быстро. Она – почти так же. За ужином ни одного взгляда. Только звук посуды и слабое дыхание, которое каждый из них старался не показывать. Когда они доели, он отодвинул тарелку. Она тоже. Потом встала.
– Пойдём, – сказала тихо.
Они прошли в спальню. Свет не включали – только тот же старый ночник у кровати. Он сел. Она – рядом. Плечо к плечу. Но не касались. Сидели так, будто время остановилось. Молчание висело в воздухе. Не тяжёлое – просто густое. Как дым.
– Куда ты ездил? – наконец спросила она.
Он посмотрел в стену.
– На склад.
– Что за склад?
– Рабочий. Один из многих.
– И зачем?
– Разобраться.
– С кем?
– С человеком, который перестал понимать, как тут всё устроено.
Пауза.
– И как ты ему объяснил?
– Тихо. Так, чтобы запомнил.
Она повернула голову. Смотрела прямо.
– Не будь со мной таким сухим, – сказала она. Голос – спокойный, без обиды. – Я не они. Мне не надо от тебя бояться.
Он посмотрел на неё.
– Я не знаю, как иначе.
– Тогда учись. Здесь. Со мной. Здесь ты не должен быть ледяным. Ты можешь быть просто… собой. Тем, кто сидит и ест со мной молча. Тем, кто не пьёт коньяк. Тем, кто прикрывает одеялом, а не встаёт первым. Ты всё ещё умеешь это. Я знаю.
Он сжал губы. Опустил взгляд.
– Это опасно.
– Почему?
– Потому что с тобой я тёплый. А значит, мягкий. А мягких ломают первыми.
– Я не сломаю тебя. Я держу. Я не давлю.
Он не ответил. Только чуть сдвинулся ближе. Она молча накрыла его ладонь своей. Они так и сидели. Не касаясь больше. Не говоря. Они сидели в полумраке. Тишина уже не была густой. Стала мягкой. Лёгкой. Как воздух перед сном. Адель не сжимала его руку. Просто держала. Он не прятал свою. Просто позволял. Когда она встала, не спросила: останешься? Просто пошла к кровати, зажгла свечу, сняла халат и легла. Он остался сидеть. Минуту. Две. Потом расстегнул пуговицы на рубашке. Не торопясь. Снял. Разделся. Тихо. Лёг рядом. Она отвернулась на бок. Он лёг за ней, не касаясь. Потом аккуратно – почти неуверенно – обнял. Рука легла ей на талию. Тепло.
– Ты правда останешься? – шепнула она.
– Да, – просто.
– А утром?
– Буду.
Она