успела я закончить эту мысль, как в дверях кухни появился Уильям. Он был в одних брюках, босой, с растрепанными волосами и злым, недовольным выражением на лице. Его глаза, обычно холодные и серые, как сталь, сейчас метали молнии, а на скулах играли желваки. Он выглядел, как разъяренный хищник, потревоженный во время сна.
– Что здесь происходит, Элиза? – прорычал он, его голос, обычно низкий и бархатистый, сейчас хрипел от сна и раздражения. – Что за шум? Ты пытаешься разрушить мой дом? Разбудить весь квартал?
В его голосе звучала неприкрытая, звериная злость, и я невольно сжалась, чувствуя, как по спине пробегают мурашки. Вот он, настоящий Уильям Вольф, без маски светского обаяния и показной учтивости. Жестокий, нетерпимый, властный. Тот, кого я видела вчера за столом переговоров, безжалостно уничтожающий своих конкурентов. Тот, кто купил меня, словно вещь на аукционе.
– Я… я просто хотела приготовить завтрак, – пробормотала я, испуганно глядя на него широко раскрытыми глазами, стараясь оправдаться, хотя прекрасно понимала, что любые оправдания бесполезны. – Я… я не хотела тебя будить. Просто… проголодалась. И… уронила тарелку. Прости.
– Проголодалась? – процедил он сквозь зубы, подходя ближе, и я почувствовала запах его тела, терпкий и мужественный, смешанный с запахом табака и виски. – Ты разбила мою любимую тарелку, Элиза! Тарелку из лимитированной коллекции Rosenthal meets Versace! Она была частью… антикварного сервиза! Ты хоть представляешь, сколько она стоит? Ты хоть понимаешь, что это… произведение искусства?!
– Я… я не знала, – прошептала я, чувствуя, как к горлу подступают слезы, как дрожат мои губы. – Я… я все оплачу. Я… я найду такую же.
– Оплатишь? – усмехнулся он, холодно и презрительно. – Ты думаешь, дело в деньгах, Элиза? Дело не в чертовых деньгах. Дело в… твоей неуклюжести. В твоей… хронической неспособности контролировать себя. В твоем… полном отсутствии… чувства такта!
Я опустила взгляд на осколки тонкого фарфора, рассыпавшиеся по мраморному полу, сверкающие в лучах утреннего солнца, проникающего сквозь панорамные окна, и почувствовала, как к горлу подступает ком, как жжет слезы за веками. Я действительно была ужасно неуклюжей. Всегда все роняла, разбивала, портила. И сейчас моя неуклюжесть грозила обернуться очередной катастрофой.
Сделав неловкий шаг назад, отшатнувшись от Уильяма, я почувствовала острую, жгучую боль в ступне. Охнув, я инстинктивно схватилась за ногу и посмотрела вниз. Из моей ноги, чуть выше щиколотки, торчал небольшой, но острый осколок от разбитой тарелки. Кровь, алая и густая, начала быстро пропитывать тонкую ткань шелкового халата.
– Черт! – вырвалось у меня, и я прикусила губу, чтобы не закричать от боли.
Уильям, увидев кровь, нахмурился еще сильнее.
– Что ты блять наделала? – прорычал он, его голос был полон раздражения. – Ты совсем не смотришь, куда идешь? У тебя что, глаза на затылке?
Я чувствовала, как по щекам текут горячие слезы, смешиваясь