чёрных машинах – вечно передвигался на микриках и пикапах. И вечно пышущий жаром, в жёлтом тулупе, который вот-вот расстегнется. Лицо круглое, розовое, с золотцем щетины по красному… Подбородок даже не двойной, а туго уходящий к шее, и по налитому полю – нижняя граница бородки. Шея словно утягивающая подбородок и рот всегда приоткрыт. На шее цепь с большим, словно вырубленным из листа, крестом. Глаза серые, веки домиками. Сияя, вкатывался в магазин, глядя восторженно и обожая привлекать внимание, цепляться к продавщихам – те хохотали, едва он открывал рот. «Девочки, а чё мы сразу хихикаем?»
Всё интересное, самобытное, идущее от созидания, любви, придумки, подмечал, собирал. Без конца открывал то в Кемерове мастера по ичигам, то в Красноярске балалаечника несусветного. Обожал зверьё, собак держал. Индюков каких-то редчайших разводил. Вот и сейчас дверь микрика отъехала, и там, в мешках, обнаружились гуси огромные. Они не рвались, не рыпались и сидели как приколдованные.
Карпыч увёз Андрюху к себе в посёлок за шлагбаумом – в громоздилище разнофасонных строений, замко- и тортообразность которых иногда объединялась в одно чудище.
У самого Карпыча был двухэтажный дом из кедры́, срубленный по тогдашней моде с подчёркиванием утолщений, с нарочитой игрой бугров вокруг сучков, и сохранённым с помощью специальной пропитки сливочно-жёлтым цветом.
Валящегося с ног Андрюху Карпыч усадил за стол, но тот быстро поужинал и «пошёл отбиваться». Утром отогнали Андрееву машину к знакомым Карпыча в автомастерскую – «ребята отличные, всё сделают на самую ять!». Как обычно, в сибирских и дальневосточных городах все самые нужные и отличные ребята сосредотачивались на противоположном краю, в самой, по выражению Карпыча, «запендре́». Если бы вдруг Карпыч переехал в район той самой Мясокомбинатно-Телевизорной Запендри, ребята бы оказались мгновенно переброшены в Юго-Западный, к кедровому особняку Карпыча.
Большая часть окраин городов таких представляли собой несусветное роево дорог меж складами, разборками, автомастерскими и монтажками, наполненное машинами с необыкновенно серьёзными мужиками, рыскающими по колдобинам разбитых проездов и проулков. И снование это по Котельниковым, Семафорным и Снеговым имело значимость, во много раз превосходящую саму обстановку этих раздолбанных Запендрей.
И, словно одобряя, поддерживая этот стальной, угольный и жебэишный стиль, торчал и батальон дорожной инспекции, куда они и заехали на обратной дороге. Началось, правда, с того, что, пока Карпыч стоял у окна дежурного, на Андрея долго смотрел охранник. Карпыч занервничал, а охранник подошёл и спросил: «Вы никак Андрей Шляхов? У меня отец с Севера, вы у него любимый писатель».
Пока Карпыч сидел в кабинете, Андрей слонялся по коридорам, разглядывая фотографии аварий, а потом задержался возле стенда, с портретами разыскиваемых преступников и потерявшихся людей.
Рядом с мрачного вида субъектом висел портрет некоей разыскиваемой Щукиной Марии, несмотря