во множестве карманов моего плаща – и стаканчиками, перевязанными между собой виноградной лозой. Тонкой, словно насмешка Этерны, с прядями золотистых усиков, которые вились, как настроение в столь ранний час. Пахло осенью, как и должно пахнуть в такие солнечные, октябрьские дни: не просто пыльной листвой, а памятью о лете, сдобренной дымком, тянущимся от утренних очагов, пряным дыханием прелой травы и лёгким треском под ботинками – словно город тоже решил закутаться в шарф и одеться потеплее.
Шарден не торопился – он никогда не спешит. Этот город вообще не знает, что такое бежать – он плывёт, разворачивается медленно, как сон, в котором слишком красиво и хорошо, чтобы просыпаться. Он позволяет тебе пройти мимо витрин, где сушатся травы в охапках, заботливо перевязанные лентами – лавандовые, шалфейные, крапивные. Позволяет задержаться взглядом на окнах, за которыми пекут что-то сладкое и наверняка незаконно вкусное. Даёт услышать: где-то играет уличный скрипач, фальшивит, но играет искренне и от души; где-то смеются дети, у которых день явно вышел удачнее, чем у Совета. Из дверей самых разных лавок вылетали тенеглассы – утренние послания торопливо разыскивали своих получателей. "Ш-шурх!" – один такой пролетел прямо между нами, едва не врезавшись подруге в лицо – и Эльса зашипела, как чайник.
– Они когда-нибудь научатся говорить "простите"? – громко возмутилась она, сопя, как кот, которому на хвост наступили.
– Конечно, – усмехнулась я. – Если получат голос и манеры. А это, боюсь, вне бюджета Совета.
Мы шли, и город шел вместе с нами – расстилался под ногами, пел, дышал, подмигивал бликующим солнцем, отражённым в витринах. И в этом утреннем спокойствии была то редкое ощущение, когда всё вдруг кажется вмиг осуществимым и пустяковым – даже несбыточные мечты. У подножия Башни Совета было спокойно. Здесь шум улиц стихал, как если бы сама башня поглощала звуки.
– Как думаешь, – прошептала я, сжимая лозу со стаканчиками, – если я уроню это у входа и убегу, Хаэль зачтёт мое доброе намерение?
– Нет, – ответила Эльса с усмешкой. – Но, как минимум, запишет в протокол как "преднамеренное заваривание проблем".
Громогласно захохотав от столь потрясающего каламбура – о, как всегда, самые идиотские вещи кажутся самыми смешными в моменты, когда нервы натянуты до предела! – мы вошли в заботливо отворённые стражниками, тяжёлые, дубовые, старинные двери Башни Совета. Места, которое сегодня меня пугало донельзя своей неизвестностью. Вслед нам донеслось "бом-м-м-м-м...." – беспардонно начали главные часы Шардена петь свою песню, славя утренний праздник – как-никак, четверг! – и возвещая о том, что пробил девятый час пополуночи. Уместно ли употреблять слово «пополуночи» в отношении утра? Значения особого не имеет, главное – мы успели вовремя.
Я невольно выдохнула – внутри воздух был другим. Здесь пахло воском, старинной, вековой пылью и официальностью. Знаете, тяжёлый запах дерева, который возвещал о том, что ты пришёл в то место, где почему-то хочется говорить шёпотом. Полы,